Пляска в степи (СИ) - Богачева Виктория
В тот момент зашуршала плотная ткань, прикрывавшая вход в палатку, и внутрь завалился ее каган-бек — в заляпанной кровью кольчуге, держа в одной руке меч, а в другой — шлем. Он принес с собой запах пота, битвы и кислого лошадиного молока. Он окинул ее обнаженное тело голодным взглядом и разжал руки, позволив шлему и мечу упасть на покрытый шкурами пол.
— Ох, и славно мы повеселились, — бормотал каган-бек, стаскивая кольчугу и рубаху.
Он смотрел на лежавшую перед ним женщину, на ее черные волосы, разметавшиеся по обнаженной спине и бедрам цвета расплавленной бронзы. Мужчина, пошатываясь, упал перед ней на колени и лег сверху, придавив к шкуре. Огромными руками он обнял ее, подмяв под себя.
— Ох, Иштар… — пробормотал князь в затылок и жадно вдохнул ее запах.
Иштар почувствовала, как его напряженное естество уперлось ей в спину, и вильнула бедрами. Каган-бек овладел ею парой грубых, резких движений, еще сильнее вдавив в шкуру. Его руки грубо мяли ее грудь и плечи, жестко держали за волосы, пока князь, опьянённый битвой и кислым молоком, толкался внутри. Стиснув зубы, Иштар зажмурилась. Наконец, он шумно излился в нее и слез, перекатившись на спину и хрипло дыша. Одной рукой он все еще крепко держал ее за волосы.
— Видела бы ты лицо моего братца, — заговорил мужчина чуть погодя. — Я уж и не припомню, когда эта снулая рыба так удивлялась.
— Братца?.. — Иштар вскинула голову, выбираясь из-под его руки.
— Братца, братца, — довольно кивнул мужчина. — Попугал его слегка с моими витязями, — он улыбнулся.
— Попугал?.. — она облизала враз пересохшие губы. Она не помнила, чтобы каган-бек и ее отец говорили об этом.
— Да что ты заладила переспрашивать?! — воскликнул он и недовольно ударил рукой по шкуре. — Взбодрил братца и его сопляков, чтоб зевали меньше, дороги в степи нынче опасные. Невелика беда! Потрепал слегка перед сватовством.
Иштар закусила изнутри щеки, чтобы больше ничего не спрашивать. Она перекатились к нему поближе, легла на плечо и положила руку на грудь, принялась перебирать жесткие волосы на ней. Каган-бек перехватил ее тонкие длинные пальцы, унизанные кольцами, и переплел со своими.
— Это лишь начало, — сказал он умиротворенно.
— Так и есть, Саркел, — Иштар произносила имя Святополка на хазарский манер.
Брат князя Ярослава Мстиславича повернулся к ней лицом.
— Твой отец не зря поверил мне, — жарко произнес он, вглядываясь в скуластое, худое лицо Иштар, в ее раскосые, темные глаза. — Когда я займу место брата, я заключу с каганатом такой мир, которого никто прежде не видывал.
«Мой отец не зря подложил под тебя меня, Саркел», — подумала Иштар.
Каковы мужчины, Иштар поняла еще в свою двенадцатую весну. Дай им то, что они хотят больше всего на свете — твое тело, и взамен они отдадут свою душу. В ту весну отец подарил ее невинность своему врагу и сразил его к исходу года. Каган-бек русов не был их врагом… пока.
— Так и будет, Саркел, — сказала Иштар, потому что мужчинам не нужно ничего, кроме того, чтобы с ними соглашались. — Так и будет.
О, она многое могла бы ему сказать! Что он напрасно нарушил договоренности с ее отцом, напрасно напал нынче на отряд старшего брата! Напрасно и глупо, таковы уж мужчины, таков уж каган-бек русов Саркел. Зря он раззадорил своего брата, теперь тот будет настороже и не позволит больше застать себя врасплох…
Иштар прикусила губу. О, как же глуп был Саркел!.. Она должна поскорее отправить весть отцу. Ведь покинув накануне хазарский лагерь, тот ни о чем не ведал.
— … сделаю тебя свой княгиней. Каково, а? Княгиня Иштар, — Святополк лежал на мягкой шкуре, разглядывая палатку над головой и позволяя своим мыслям лениво течь.
Она его опьянила, и, ох, Иштар очень, очень хорошо это знала. Совсем не такая, как жены русов — смуглая, поджарая, жилистая. С жесткими сухими волосами и обветренными степью губами; она не так одевалась, не так говорила, не так двигалась. Не мягкая, с плоским твердым животом, без больших грудей; но она позволяла Саркелу владеть ею так, как он хочет. Она была и покорной ему рабой, и яркой вспышкой пламени, и неуловимым степным ветром. Она играла с мужчиной, а он и не ведал.
— … родишь мне сына…
Задумавшись, Иштар отвлеклась от грез своего князя. Он говорил нынче о сыне, и она закусила сухие обветренные губы. Ничто в мире не дается просто так, и у всякой власти есть своя цена. Она дорого заплатила за то, чтобы опьянять мужчин, подчинять их своей воле.
«Я подарю тебе лишь ветер в степи», — подумала Иштар. Мать матери, которая звала ее в детстве птичкой — такой маленькой и хрупкой она была, сделала ее пустоцветом. Иштар никогда и никому не родит ни сына, ни дочь. Она не роптала. Ни один муж не сможет превратить ее в племенную кобылу, поселить в доме за тысячей замков и закутать в покрывало. У всего есть своя цена, и Иштар платит свою.
— Я должен вернуться в Ладогу, — Саркел стиснул ее в объятиях и недовольно выдохнул. — Должен быть там, чтобы очиститься от наветов.
Браслеты на запястьях Иштар тихонько зазвенели, когда она выбралась из его рук и гибко поднялась со шкуры. Черные волосы окутали ее плотным покрывалом, закрывая бедра. Она двигалась нарочито медленно и плавно, зная, что мужчина неотрывно смотрит на нее и тяжелым взглядом провожает каждое движение.
— Тогда тебе стоит поспешить, Саркел. Весть о нападении на Яр-Тархана разойдется очень быстро, — ровным голосом произнесла Иштар, натягивая темно-багровое платье и завязывая на нем бесчисленные ремешки.
Когда она принялась заплетать косы, Святополк нехотя поднялся. Со звучным выдохом он потянулся, раскинув в стороны руки, и оглядел палатку.
— Ты будто бы недовольна, — сказал он, пристально вглядываясь в ее лицо.
— Вовсе нет, — она тряхнула головой.
— Где твой отец? — спросил Святополк.
Он нагнулся и, подняв с пола кувшин, принялся с жадностью пить вино.
— Не знаю, — Иштар пожала плечами, продолжая монотонно плести косы.
Она знала. Ее отец уехал потому, что не желал пока ни о чем договариваться с Саркелом. А тот все торопил его. Он вообще был слишком горяч, этот каган-бек русов. Горяч и скор на расправу, и не обуздан. Отцу Иштар было с ним тяжело, он не желал слушать никого, кроме себя. И совета испрашивать также ни у кого не желал.
— Ой ли? — словно уловив ее ложь, Саркел вдруг нахмурился и подошел к ней. Он стиснул пальцами ее подбородок и заставил смотреть на себя снизу вверх.
Иштар была маленькой и худой; она едва-едва доставала мужчине до груди. И все же она не дрогнула под его взглядом и еще сильнее запрокинула голову.
— Я не лгу тебе, Саркел, — сказала Иштар.
— Гляди мне. Ложь я не терплю, — Святополк чуть сильнее напоследок сжал ее подбородок и отпустил.
Он натянул штаны, рубаху, взял в руки широкий воинский пояс с ножнами и вышел из палатки.
«Ты ее не видишь», — подумала Иштар ему вслед, смотря на колеблющийся полог. Не торопясь, она доплела свои косы, надела ожерелья с мелкими монетками, что звенели при каждом ее движении, поправила браслеты на тонких запястьях и закрепила на голове золотистое обручье.
Когда она вышла из палатки на воздух, то увидела, что Саркел приказал своим людям готовиться к отъезду, и нынче они собирали седельные сумки, поили и кормили лошадей. В лагере каждое третье лицо было лицом руса, и они, светлокожие, перемешались с соплеменниками Иштар — с такой же бронзовой кожей, как и у нее.
Непривычно было всем, и ссоры вспыхивали, словно пожар в степи: хватало лишь самой малой искры, чтобы сухая трава принималась гореть. Отец Иштар обычно умело гасил все склоки в самом зародыше, до того, как воины хватались за мечи или сжимали кулаки. Но нынче он уехал, и Иштар было неспокойно. Она радовалась, что Саркел и его люди покидают небольшой хазарский лагерь. Она не будет скучать ни по нему, ни по его воинам, которые косились и шептались за его спиной.
Не все они понимали своего господина — что он нашел в темной худосочной девке с лицом хищной куницы? Что он видит в ее раскосых черных глазах? Иштар знала: они страшились, что она околдовала, приворожила их каган-бека. То немудрено. Кто-то из русов подглядел однажды, как она молилась великому Тенгри — Богу Неба и Солнца. Обнаженная, разрисованная кровью, опьяненная кислым молоком, растрепанная… Иштар исполняла ритуальный танец, но русы помыслили, что она ворожит.
