Забыть оборотня за 24 часа (СИ) - Россо Виктория

1. Главное, не утонуть

Спальня наполнена тусклым светом от светильника, расположенного на маленьком прикроватном столике. Желтые лучи озаряют фотоснимок с изображением молодой пары — с лучезарными, счастливыми улыбками и светящимися от влюбленности глазами. Тина проглатывает ком, вставший поперек горла. Она проводит большим пальцем по ребру деревянной рамки, обрамляющей глянцевую бумагу, и улыбается, подавляя обжигающие изнутри слезы. Тина знала, что будет больно. Знала, что уходить будет трудно, но даже не представляла, что настолько.

Возле ног стоит небольшая спортивная сумка, куда поместились все её вещи, привезенные из дома отца. Книги она заберет чуть позже: все двадцать четыре тома английской литературы прошлого века. Их подарил отец на её восемнадцатилетие. До этого они принадлежали самому дорогому и значимому для неё человеку — матери, — поэтому здесь они не останутся.

Тина берет в руки свой багаж и в последний раз оглядывает комнату: кровать с резными изголовьями, застеленная хлопковым покрывалом цвета индиго; комод из красного дерева, с возвышающимися на нем грандами успешного бизнесмена — Ноа Васкеса; парочка раритетных картин на стенах с серебристыми обоями. Отдельно Тина провожает печальным взглядом два мягких кресла с кожаной обивкой — они хранят в себе много пошлых и откровенных историй, которые навсегда останутся в её памяти.

Почувствовав, что паника начинает вновь нарастать, Тина спешит в коридор, избегая взглядом мужчину, сидящего на диване в гостиной. Ноа упирается руками в колени и, запустив пальцы в черные взъерошенные волосы, напряженно покусывает губы. Будучи оборотнем по крови, он на уровне химических сигналов считывает каждую эмоцию человека, и сейчас ему явно не нравится то, что приходится ощущать. Это растерянность, злость, негодование и обида. Ноа к этому не привык.

— Тина! — слышится громкий выкрик за спиной голосом, полным злости. Она не оборачивается, крепче сжимая в кулаке лямки спортивной сумки. — Просто выслушай меня, давай поговорим. Почему мы не можем обсудить это без скандалов?

— Нет, Ноа, мы вообще не будем это обсуждать, — Тина, не оборачиваясь, быстрым шагом подходит к двери, обувая свои любимые, хоть и потрепанные временем конверсы. — Не ты ли сказал пять минут назад, что тема закрыта?

Тина слышит осторожные шаги в свою сторону и машинально подается вперед, ближе к путям отхода. Ей невероятно, просто до одурения хочется сбежать, потому что еще мгновение, и она не выдержит — расплачется, как малолетняя девка. Тина — сильная и выносливая. Она не будет показывать свою обиду, она не будет плакать на глазах у Ноа, хотя очень хочется. Всё, что заставляет её держаться на плаву, смыкается на страхе новой панической атаки. Тина не сможет побороть приступ в одиночку, а помощь Ноа в данный момент ей противна.

— Пять минут назад я и подумать не мог, что ты начнешь собирать свои вещи, — голос Ноа уже слишком близко. Он движется в сторону Тины так же уверенно, как и очередная волна губительного волнения. — Прошу, не нужно уходить. Да я же, блядь, сдохну без тебя.

— Знаешь, что я думаю по поводу твоих желаний, приятель? — Тина поворачивается и замирает: Ноа стоит буквально в двух шагах и прожигает её глазами, вспыхнувшими алым пламенем. Эти дурацкие волчьи замашки всегда её немного пугали. Но она всё равно продолжает: — Обмотай свои желания наждачной бумагой, сверни в трубочку и засунь себе в мохнатый зад. Плевать я хотела на твое будущее, ясно тебе? Тебе насрать на мои чувства — мне насрать на твои оправдания. Пошел ты к черту, Ноа, вот и весь разговор.

Васкес заметно напрягается. Тина не чувствует жалости, сейчас она чувствует лишь унижение.

— Мне хреново в последнее время, я не знаю, что со мной происходит, — Ноа справляется с эмоциями и, переведя дыхание, возвращает изумрудный цвет глаз. — Это не более чем инстинкты, пойми ты наконец! Для моего волка стая — это необходимость. Я и не думал, что он будет просить её… таким образом.

— Скажи мне честно, Ноа, когда ты трахал Дженнифер… кстати, сколько раз ты ее трахал? Три? Четыре? Или всю эту гребаную неделю? — Тина шмыгает носом и тыкает пальцем в сторону Васкеса, ощущая, как намокают щеки от слез вопреки желанию. — Хотя нет, лучше ответь, что же ты чувствовал, когда трахал ее? А? Инстинкты? Ты чувствовал только гребаные инстинкты и обычную необходимость, когда раскладывал эту шлюху в своем кабинете?

Тина больше не говорит — она кричит, пытаясь заглушить раздирающую на части боль. Это унизительно, между прочим, стоять перед Ноа, плакать и упрекать в измене. Тина не хочет смотреть на его молчаливое лицо, такое красивое, такое родное и нужное. Ей хочется врезать по нему со всей присущей силой. И Тина делает это — ступает вперед, замахивается свободной рукой и отвешивает Ноа смачную пощечину.

Правильно, нехрен молчать, когда тебе задают важные вопросы.

Удар остается без внимания. Ноа не двигается с места, лишь встряхивает головой и проводит ладонью по багровой щеке. Еще несколько секунд и от следа не остается даже намека. Будь она проклята, чертова регенерация. Даже если Тина разобьет о его голову стул, больше в этой истории пострадает именно мебель.

— Целую неделю, Ноа, — уже чуть тише говорит она, прикрывая на секунду глаза, — целых семь дней я ждала, когда же ты расскажешь о ней. У меня нет волчьего нюха, зато есть мозги — я об этой сучке с самого начала знала. Кстати, передай ей, чтобы сменила духи. Они отвратительные, — Тина тяжело вздыхает и продолжает спокойным голосом: — Знаешь, я думала, что справлюсь или примирюсь, но у меня не выходит. Ни черта не выходит, Ноа, так что можешь и дальше выгуливать свой член, оправдывая это инстинктами и плохим самочувствием. Мне уже плевать.

— Но я не вру тебе.

— Ты молчал неделю, Ноа.

— Потому что не знал, как тебе об этом сказать.

— Как оправдать свой перепихон с Дженнифер?

— Я не знаю, как это произошло, и не знаю, почему моего волка так сильно тянет к ней.

— Ну почему же не знаешь, ты мне полчаса назад всё четко сказал. Мне повторить?

Ноа молчит.

— Я знала, что так будет, — тихо произносит Тина. — Знала, что это станет проблемой, но не проси меня о понимании. Потому что я не пойму.

— Я должен как — то решить этот вопрос, — качает головой Ноа.

— И твое решение: завести стаю с кем — то другим, но продолжать жить со мной?

— Дженнифер способна мне это дать.

Тина отшатывается назад, словно от пощечины, прилетевший в ответ. Это и была пощечина — моральная, душевная. В груди разливается отравленная словами жижа, захватывает собою в плен каждый миллиметр дрожащего тела. Тина опускает к полу опустошенный взгляд, ища поддержки у бежевого паркета. Она знает, что это бессмысленно, но не в состоянии вновь поднять на Ноа глаза.

— Черт возьми, Тина, прости, я не это хотел сказать, я… — Ноа протягивает вперед руку в попытке прикоснуться к её лицу, но та резко отталкивает его ладонь. — Тина…

— Ты все правильно сказал, я не могу тебе этого дать. — Вопреки словам в груди становится легче, будто с нее убирают камень весом в несколько тонн. — В моем арсенале только любовь и преданность — способность к деторождению в комплект не входит. Разве ты не был в курсе, когда предлагал мне жить долго и счастливо? Разве твой волк не осознавал, что я не могу дать ему стаю?

Тина разворачивается к двери, щелкает замком и дергает ее на себя, желая убраться из этого дома как можно скорее. Здесь уже всё сказано. Добавить нечего, забыть невозможно. Хотя, возможность забыть есть всегда и Тина обязательно обдумает эту мысль, но чуть позже.

Когда она переступает через порог, вслед доносится фраза, наполненная болью:

— Я люблю тебя, Тина. Помоги мне справиться с этим.

Тина чувствует его боль, как свою, несмотря на человеческую сущность. Но собственную боль она чувствует острее. Тина не может бороться с ней, да и не пытается вовсе. К чему растрачивать понапрасну силы, если заранее знаешь, что потерпишь неудачу? Вот и Тина считает, что в этом смысла нет. Она не готова смириться, не готова простить, не готова обернуться назад. Неважно, какие мотивы покрывают совершенную глупость: животные инстинкты, зов природы или осознанный выбор.