Анна Макстед - Витамины любви, или Любовь не для слабонервных
— Почему?
— Ханна, милая девочка, у тебя такая работа, ты хочешь, чтобы тебя считали… эдакой… циничной особой… а сама — такая наивная. Билеты проданы потому, что прошел слух о том скандале, с Джонатаном. Все видели, как отреагировал Роджер, как перепугалась я, а это добавляет драматизма. Жизненная драма всегда волнует зрителей намного больше, чем сценическая. Всем очень интересно узнать продолжение нашей старой истории.
Я была просто в шоке:
— Всем? Эта история была кому-то известна? Откуда?
— Представления не имею. Смешно, ведь именно этого больше всего и боялся Роджер: что люди все выведают. Я спросила его, откуда пошли слухи? Не думаю, что Джонатан что-то кому-то говорил. Но… конечно, теперь, если все вспомнить, Роджер ведь втянул в это дело тебя и Олли, а бедняге было тогда семь лет, он чувствовал, что что-то произошло. Ну… другие дети рассказали своим родителям, те — своим друзьям… Кажется, так бывает, если живешь в деревне. Все всегда знают о делах соседа. Унизительно знать, что твоя любовная связь превратилась… в местную легенду. Хотя Роджера можно только пожалеть. Он-то был уверен, что его секрет спрятан за семью замками. Ты в курсе, что он вчера не вышел на сцену?
— Быть этого не может!
Чтобы Роджер отказался от вакхических изобилий, присущих посиделкам после спектакля, ему надо было получить приговор врачей об опухоли мозга или как минимум впасть в полное смятение. На этих вечеринках всегда был разгул страстей, происходила разрядка накопившейся сексуальной энергии, сдерживаемой на сцене. Это была оргия подхалимства и самовосхваления. И Роджер буквально жил ими, как человек, главной потребностью которого было оставить о себе хорошее впечатление у окружающих и услышать об этом от посторонних.
Мама захихикала — для меня это было неожиданностью, как будто захихикал Папа Римский. И сказала:
— Теперь ему со многим придется примириться.
— Да, — согласилась я. — А как ты перенесла дурную славу?
— Роль Алой женщины [15], ты хочешь сказать? Я раньше этого очень боялась, но оказалось — это не так страшно. Обо мне ведь никто ничего не знает, все только думают, что знают. Половина наших соседок изменяет своим мужьям, или те им изменяют, и все как одна сгорают от любопытства именно потому, что знают: объектом сплетен и осуждения может оказаться любая из них.
— Дикари!
— Да вовсе нет, Ханна! Не думай так. Просто люди боятся. Они все примеривают к себе, думают о своих мужьях, боятся — а вдруг она захочет соблазнить и его?
— Смешно, если учесть, что половине из них наплевать, где муж живет и где умрет, главное, чтобы у них была пожизненная гарантия финансового благополучия.
— Ханна! Ты… тебе бы легче жилось, если бы ты научилась не принимать близко к сердцу всякую мелкую обиду. Представь себе, что обида — это маленький сучок. В жизни ты протискиваешься сквозь густую чащу! И позволь тебе заметить, что все же одна две знакомых мне молодых леди со мной очень любезны.
Мне очень хотелось спросить: «Как, всего одна- две?», но я сдержалась. Судя по голосу, она стала счастливее. Если эта скучная жизнь ее удовлетворяет, зачем я буду выискивать в ней недостатки?
Я попрощалась, не спросив о ее депрессии, о том, почему она хмурилась в ответ на мои младенческие улыбки. Это было бы перебором. Я уже влезла в душу Оливера, влезать еще и в ее душу было бы слишком для меня на этой неделе. Да и чего бы я добилась, просто сказав ей: «Я знаю»? Зачем? Иногда фраза «я знаю» может очень даже успокоить. Но здесь не тот случай. Мне хотелось за несколько дней компенсировать ей все двадцать пять лет моего пренебрежения ею. Но ведь это невозможно.
Прождав звонка от Джека весь вечер, я позвонила ему домой сама.
— Спасибо, что позвонил, — начала я обиженным голосом.
— Я только что вошел, приехал из аэропорта! Получил твое сообщение. И подумал, что лучше пока к тебе не приставать. Как дела?
— Вот я и звоню тебе, чтобы поговорить об этом.
Наступило молчание. Потом он спросил:
— Может, встретимся завтра за ленчем?
— Годится. Только не там, где кучкуются знаменитости. Не там, где мы с тобой встречались в тот раз.
— Ладно, тогда предлагай где. Честно говоря, я не знаю мест, где можно нормально поесть. Если не считать «Книг Фреда», хотя, в строгом смысле слова, там тоже можно только перекусить. Вот представьте себе, я тридцать лет прожила в одном из самых больших городов мира, но не имею представления, где можно вкусно поесть. Как-то пошла в кафе «Передышка», и в итоге пришлось, есть рагу по-мексикански в какой-то забегаловке на шоссе.
— Может быть, в кафе в Риджент-парке?
— В котором? Там их несколько.
— Возле фонтана. Где утки.
— Уже теплее.
— Ну, там еще у входа Международная школа бизнеса.
— Ясно. Ты, Колючка, сегодня необычайно ясно излагаешь. Я приеду на такси. Значит, в кафе в час дня. Возьми с собой мобильник на всякий случай…
— Джек, ты забыл, у меня работа такая — находить людей.
— Ха-ха! — Он повесил трубку.
На следующий день мы все же встретились.
Я купила сэндвичи с сыром на обоих, мы пошли к фонтану и сели на покрытую лишайниками скамейку. Я стала рассказывать о своей семье, о том, что успела узнать.
— Дай-ка мне телефон Джонатана, — попросила я. — Хотелось бы с ним поговорить. Узнать, в каком состоянии ума была Анжела, когда началась их связь, что она ему говорила о Роджере. Она наверняка ему исповедалась. Мне надо знать все, что знает он. И узнай, не собирается ли он еще раз ее повидать. Его приход был эгоистичным поступком, он всех поставил в неловкое положение…
— Уймись. Хватит с тебя.
Я замолчала и уставилась на него. Он был таким большим, скамейка под ним казалась меньше, чем была на самом деле.
— Послушай, Колючка, тебе не кажется, что ты уже достаточно выяснила?
— Ты о чем?
— Тебе надо было узнать правду о Роджере и Анжеле, о себе и Олли. Это ты выяснила?
— И да, и нет. Я еще многого не знаю. Анжела больше ничего не говорит, а Оливер рассказал очень немного — только то, что помнит из детства. Спасибо, Мартина помогла, благодаря ей удалось совместить разрозненные эпизоды.
— Да зачем тебе подробности? Ты узнала самое необходимое: почему у Анжелы могло возникнуть желание изменить мужу.
— Да. Потому что она была в долгой депрессии, а Роджер вел себя жестоко, как всегда.
— Я уверен, что это самое главное. Теперь ты видишь, что ее поступку есть оправдание. Я знаю, что для тебя важно именно это. Ведь никто не хочет ненавидеть свою мать. Но это еще не все.
— А что еще?
