Елена Арсеньева - Дамы плаща и кинжала (новеллы)
Обошлось. Однако был момент, когда и Ливен, и его жена остро пожалели о своей порядочности по отношению к императору. 11 марта в одинадцать вечера император написал военному министру следующее: «Ваше нездоровье затягивается слишком долго, а так как дела не могут быть направляемы в зависимости от того, помогают ли вам мушки[74] или нет, то вам придется передать портфель военного министра князю Гагарину».
Оскорбление заключалось не в самом по себе распоряжении, пусть вздорном и грубом, но в том, что дела сдать предписывалось именно князю Гагарину — мужу императорской фаворитки Анны Лопухиной, человеку слабохарактерному и к делу неспособному. Правда, подсластить пилюлю император решил, назавтра же произведя фон Ливена в генерал-лейтенанты…
В доме фон Ливенов царило уныние. Наконец Дашеньке, которая приложила все возможные усилия, удалось успокоить мужа, и супруги уснули.
Внезапно в спальню вошел камердинер и разбудил графа вестью, что от императора прислан фельдъегерь со спешным поручением. Было половина третьего ночи. Проснувшейся Дашеньке Христофор Андреевич угрюмо сказал:
— Дурные вести, вероятно. Пожалуй, угожу в крепость.
Фельдъегерь сообщил:
— Его величество приказывают вам немедленно явиться к нему в кабинет, в Зимний дворец.
Муж и жена переглянулись. Так как император с семьей жил в Михайловском замке, это приказание показалось им бессмыслицей.
— Вы, должно быть, пьяны! — сердито сказал фон Ливен.
Фельдъегерь обиделся:
— Я дословно повторяю приказание государя императора, от которого только что вышел!
— Да ведь император лег почивать в Михайловском замке! — воскликнул Ливен.
— Точно так, — кивнул фельдъегерь. — Он и теперь там. Только вам он приказывает явиться к нему в Зимний дворец, и притом немедленно!
Ливен принялся расспрашивать: что случилось, зачем императору понадобилось выезжать из замка посреди ночи? Что его подняло на ноги?
Фельдъегерь на это отвечал:
— Государь очень болен, а великий князь Александр Павлович, то есть государь, послал меня к вам.
Ливен окончательно запутался и окончательно перепугался.
Отпустив фельдъегеря, он принялся обсуждать с женой все эти непонятки. Уж не спятил ли с ума фельдъегерь? Или, быть может, император… ну да, тронулся вовсе и теперь ставит бывшему военному министру ловушку? А коли фельдъегерь сказал правду и государь нынче Александр? Но каким образом?!
Ливен в конце концов выбрался из постели, послал слугу запрячь сани, а сам перешел в туалетную, выходившую окнами во двор. Спальня же выходила окнами на Большую Миллионную улицу, примыкавшую к Зимнему дворцу. Христофор Андреевич велел Дашеньке встать у окна, наблюдать, что происходит на улице, и передавать ему о том, да не высовываться, чтобы ее не было видно снаружи.
Ливен уже всего опасался!
Это было его первое «секретное поручение» Дарье Христофоровне.
«Ну вот я и наряжена в часовые!» — со смешком подумала она.
Ей тогда было всего пятнадцать лет, нрав у нее был веселый, она любила всякую новизну и относилась легкомысленно к роковым событиям, интересуясь только одним: лишь бы они внесли разнообразие в повседневную рутину городской жизни! Дашенька с любопытством думала о завтрашнем дне. В какой же дворец ей предстоит ехать с визитом к свекрови и великим княжнам, которых она навещала ежедневно? Именно это ее более всего интересовало в данную минуту.
В спальне горел только ночник, но Дашенька погасила его, подняла штору, присела на подоконник и уставилась на улицу. Лед и снег кругом. Ни одного прохожего. Часовой первого батальона Преображенского полка — в окно видны были казармы — забрался в будку и, должно быть, прикорнул. Ни в одном из окон казармы не было видно огней, не слышно и шума.
Муж из туалетной комнаты время от времени спрашивал Дашеньку, не видно ли чего. Очень хотелось приврать, но она крепилась и отвечала как на духу:
— Ничего не вижу.
Фон Ливен не особенно торопился со своим туалетом, колеблясь, выезжать ли ему.
Дашенька начала раздражаться. Хотелось спать. По ее характеру, она на месте мужа уже потихонечку выскользнула бы из дому, добралась и до одного, и до другого дворца, все бы достоверно выведала. А Христофор ни ну ни тпру!
И вдруг ей послышался стук колес. Дашенька позвала мужа к окошку, и они увидели скромную пароконную карету, на запятках которой стояли два офицера, а в карете фон Ливены разглядели вроде бы генерал-адъютанта Уварова. Это был любовник мачехи фаворитки Лопухиной, могучая фигура царствования Павла. И он ехал в Зимний!
Граф Христофор Андреевич перестал колебаться, вскочил в сани (пешком преодолеть десяток шагов было не по чину!) и отправился в Зимний дворец.
Между прочим, что сам Ливен, что Дашенька ошиблись. В пароконном экипаже туда только что прибыл вовсе не Уваров, а великие князья Александр и Константин. И, чуть только фон Ливен появился, Александр бросился ему в объятия со словами:
— Мой отец! Мой бедный отец!
Его «бедный отец» в это время уже лежал мертвый в Михайловском замке, а сам Александр с превеликим трудом притащился в Зимний, и то лишь после сурового пинка графа фон Палена:
— Ступайте царствовать, государь!
К чести Александра, следует сказать, что он бросился к Христофору Андреевичу не только потому, что фон Ливен был другом его детства и новому императору непременно хотелось поплакать на сочувственной груди. Едва утерев слезы, Александр первым делом спросил:
— Где казаки? Верните их немедленно!
Так было спасено Войско Донское. Вместе со всей Россией.
Граф фон Ливен остался на посту военного министра, однако генерал-лейтенантского звания не получил. Да и вообще обстоятельства складывались как-то так, что фон Ливену не слишком по нраву пришлись преобразовательные стремления молодого государя.
Дашенька, одного за другим родившая сыновей Павла и Александра, торопливо сдала их с рук на руки нянькам и всецело обратилась к придворной службе. Не сказать, что ей было интересно исполнять обязанности фрейлины вдовствующей императрицы Марьи Федоровны (в первый же день после воцарения Александра она выговорила себе право иметь собственный двор). Однако Дашенька более чем внимательно прислушивалась к разговорам о политике. Старшее поколение выражало недовольство новыми порядками, вмешательством России в дела европейских государств, особенно после поражения русско-австрийской армии при Аустерлице. Порою высказывания этих ортодоксов «времен Очакова и покоренья Крыма» казались Дашеньке смешными, порою бесили ее, но она принуждена была выслушивать их, не выдавая себя. Именно тогда она приучилась всегда сохранять на лице маску самого что ни на есть живейшего интереса, что потом поневоле вынуждало людей откровенничать с нею (ведь каждый человек только и мечтает выговориться, только и жаждет, чтобы нашелся кто-нибудь его выслушать. А тут — такая красавица слушает его бред, да как жадно!).
