Виталий Ковалёв - Любовь, любовь, любовь...
— Да я уже начал рисунок, всё уже хорошо прорисовал…
— Ничего, начни другой. Какая проблема?! Посадите её сами и поставьте свет.
Мы с Юркой перебрались со своими мольбертами ко второму подиуму в другом конце мастерской. Девушка появилась в голубеньком халатике и остановилась, не зная, что делать. Ей было лет двадцать, как и нам.
— Садись на стул, — предложил я.
— Как сесть? — выдохнула она.
— Садись, чтобы было удобно. Как будто ты решила отдохнуть.
Она быстро сняла халатик и села на стул. Под светом лампы тело её было золотистым и очень красивым. Ну вот, теперь надо начинать всё сначала. Я стал рисовать, как посоветовала Люда, — сразу же набрасывая лёгкие тени. Измеряя в очередной раз пропорции, я увидел, что тело натурщицы вздрагивает. Приглядевшись, я понял, что она икает и очень этим смущена — щёки и шея покраснели.
— Хочешь, быстро вылечу от икотки? — спросил я её. — Нужен стакан воды.
— У меня есть бутылка минералки, — предложила она.
— Давай. А как тебя звать?
— Рената.
Быстро шмыгнув за ширму, она вышла с бутылкой воды.
— Встань на одну ногу, — сказал я, поднимаясь к ней на подиум. — Вторую ногу заведи назад и подними её, как можно выше. Руки сцепи сзади и тоже подними, как можно выше. Вот так стой и пей воду маленькими глотками.
Я поднёс горлышко бутылки к её раскрывшимся губам. Вода вытекала из её рта, текла по подбородку, шее и дальше по груди… животу…
— Руки выше! И ногу не опускай! И не падай! Держись губами за горлышко бутылки…
— Виталька, кончай, — не выдержал Юрка, — я не могу больше на такое смотреть!
— Ты хотел сказать — заканчивай? — повернулся к нему я.
Рената засмеялась и закашлялась.
— Виталий, что ты с ней делаешь! — оторопело воскликнул появившийся в дверях преподаватель. — Ты ненормальный? Выйди в коридор!
Когда я вышел, преподаватель закурил и посмотрел на меня с недоумением.
— Виталий, что это за пантомима? Ты забыл, что здесь Академия художеств, а не бордель.
— Я так лечу икоту. У неё, кстати, прошла.
— Ты бы посоветовал ей хоть халатик надеть. Ты её что-то слишком быстро раскрепостил… Но, ладно, теперь о твоих работах. Я заметил, что у тебя есть склонность к драматическим сюжетам. Я специально дал тебе задание — сделать летний, солнечный, безмятежный пейзаж. И вот я смотрю на твой солнечный пейзаж, и мне рыдать хочется! Виталий, где покой и безмятежность в твоей работе?
— Я не знаю, где. В жизни я вижу всё больше страдание.
— Ты сейчас страдаешь?
— Страдаю. И ещё больше страдаю, когда я счастлив. Мне так жаль и нашего счастья, и всей нашей жизни. И люди, и их радости представляются мне, как крохотные, вспыхивающие на миг огоньки в бездне тьмы. Хочется взять такой огонёк-счастье в ладони, раздуть своим дыханием, чтобы он так быстро не гас…
— Виталий, ты писать не пробовал? У тебя получится. Ты умеешь разворачивать мозги на сто восемьдесят градусов. Ладно, закончим на этом.
А икота действительно прошла, Рената снова позирует и время от времени смеётся, встречаясь со мной глазами.
В мастерской наступила тишина, слышно только движение грифелей по бумаге. Неподалёку от меня Люда рисует, прикусив нижнюю полную губу. Она встретилась со мной взглядом и отвела свои глаза. А дальше рисует черноволосая Эдита. Она почувствовала мой взгляд, на мгновение отвела глаза и снова посмотрела на меня, улыбнулась… Это улыбка друга. И ещё… таинственный взгляд Лены за блестящими стёклами очков. Я не знаю, что этот взгляд означает… Мы погрузились в работу и, кажется, забыли друг о друге… Для нас сейчас существуют только пропорции, тени, рефлексы… и шорох грифелей по бумаге. Я смотрю на Ренату, потом на рисунок и снова на Ренату… да, она очень красивая… Не слишком ли крупной я сделал её на листе? Да, слишком крупная, фигуре тесно, надо всё стирать… надо всё переделывать… Что-то всё сегодня у меня не клеится!
А за окном высоко под потолком косо летит снег, и давит ветер на стёкла…. и тихо дышит Рената…
Через два часа мы спускаемся этажом ниже в своё курсовое помещение. Сегодня будем акварелью заканчивать пышнотелую Анну. Ей лет сорок, и рисуем мы её обнажённой по пояс. Здесь я могу расслабиться — я почти всё закончил. Наши все побежали на обеденный перерыв, а для нас с Юрой Анна достала из сумки блинчики с мясом, которые вчера обещала принести. Несколько блинчиков я кладу на тарелку, накрываю её блюдцем и бегу на второй этаж к Гунте.
— Ну, что рисуете сегодня? — спросила Гунта.
Она взяла блинчик двумя пальцами, поднесла к губам… приоткрыла их и, глядя на меня затуманенными глазами, провела по губам языком…
— Гунта, если будешь продолжать издеваться надо мной, то вечером я тебя изнасилую!
— Наконец-то ты сказал что-то дельное! Это самое лучшее, что я слышала от тебя за последнее время! Обязательно приходи… только боюсь, что от тебя самого мокрое место останется! — усмехнулась она и добавила: — Что сегодня делал?
— Рисовал голых женщин.
— Бедный! Как я тебе сочувствую!
— Я так измучился!
— Ты только береги себя, дорогой, импотентом не стань. А то привыкаешь… привыкаешь…
— Да ты что! Вот сейчас меня так возбуждает… что ты в майке и джинсах… Гунта, пока никто не видит, надень свою куртку, шапочку и завяжись шарфом до бровей! Я тогда вообще с ума сойду от страсти!..
— Да! Интересный случай! Кто-то о тебе напишет диссертацию. Бери тоже блинчик.
— Есть их вместе с тобой — какой-то разврат!
— Какой ты!.. Я начинаю бояться за тебя! Успокойся, на, кусай!
И она протянула мне свой блинчик. Я откусил половину, а вторую половинку, смеясь, съела она.
— Гунта, я вот не припомню, мы когда-нибудь с тобой ссорились?
— Это ты со своей Наташкой ссоришься, а со мной ты живёшь душа в душу!
Я смахнул пальцем крошку с уголка её рта.
— Как думаешь, — спросила она, — возможна дружба между парнем и девушкой?
— Конечно, нет.
— Вот и я так думаю. Иди, дурак!
— Жди меня, моя жертва! Вечером я приду.
— Жду тебя, мокрое место!
За окнами стемнело, и всё также ветер бьёт по стёклам колким снегом. Я доделал свою акварель Анны. Потом были два часа шрифта. Под шорох снега за окнами мы писали на листах ватмана редисными перьями текст готическим шрифтом. И остаются теперь только наброски, до них ещё целый час.
Я иду по коридору первого этажа. Справа от меня мастерские скульпторов, а в центре коридора, занимая почти всё свободное пространство, стоят монументальные скульптуры. По широкой лестнице, разветвляющейся влево и вправо, поднимаюсь на второй этаж живописцев.
