Джулия Тиммон - Солнечный зайчик
Рассматриваю цифры, написанные рукой этого чокнутого. Не слишком крупные и не мелкие, выведенные, судя по всему, без особого старания. Пытаюсь увидеть в них хоть незначительную подсказку – намек на то, кто он и что ему нужно. Цифры равнодушны, как январские сосульки, и не желают открывать тайн. Начинаю чувствовать себя пленницей – этого номера, Джосс, Колберта. Всего света.
Звонит телефон. Беру трубку не глядя.
– Ну что? – требовательно спрашивает Джосс.
Да, не зря мне кажется, что я попала к ней в плен.
– Что, что! Ты оказалась права.
– Так, значит, ты… – ликующе начинает она.
Я перебиваю ее:
– Я всего лишь пыталась вспомнить, где эта бумажка.
– Не ври, – ласково бормочет Джосс. – Ты еще раз прокрутила в голове мои слова и решила, что попробовать стоит, так?
– Не так, – отрезаю я. – По-твоему, у меня мало других дел и забот?
Джосс пропускает вопрос мимо ушей.
– Не хитри, я определила по твоему голосу, – не унимается она. – Ты осознала, что упускать столь редкую возможность нельзя.
– Прошло бог знает сколько времени!
– Он что, определил сроки? – спрашивает Джосс, прикидываясь удивленной, хоть и прекрасно знает, что Колберт не поставил ни единого условия.
– Нет, – устало отвечаю я.
– Так в чем же проблема?
До чего же она бывает надоедливой! Вот чем плоха всякая долгая дружба: приходится терпеть несчетное количество чужих недостатков, а не только мириться со своими собственными.
– Я ничего не обещаю, Джосс, имей в виду, – как можно более строгим голосом произношу я.
– Хорошо-хорошо! – тотчас отзывается она. – Знаешь, Ким, я очень везучая.
– Чего?
– Везучая говорю. Потому что у меня такая подруга.
Подлизывается! Хочет сделать так, чтобы я возомнила себя полубогом и постаралась держать марку.
– Я серьезно и без какого-либо умысла, – прибавляет Джосс проникновенным голосом.
Как же, без умысла! Криво улыбаюсь.
– Ты ответственная, Ким. Доверять можно только таким.
– Хватит подмазываться! – кричу я, с опозданием вспоминая про Пушика и начиная искать его глазами. – Все равно не поможет.
– Да это я просто, Ким! – восклицает Джосс. – Без намеков, честное слово. Только лишь потому, что действительно о тебе такого мнения!
Вздыхаю. Спорить бессмысленно. Ей все равно сейчас ничего не докажешь.
– Ладно-ладно. Но говорю еще раз: я ничего не обещаю. – Кладу трубку.
Решение как будто принято. С трудом верится. О том, что последует за этим звонком, не желаю задумываться. В душе отвратительное чувство: будто на тебе висит чудовищный долг и ты выбиваешься из последних сил, чтобы наконец погасить его, но не заработала и половину требуемой суммы, а сроки поджимают, кредиторы торопят.
Чтобы отвлечься, иду в супермаркет. Вид полок с разноцветными коробочками, пачками, банками, лица незнакомых людей – все это как будто немного успокаивает. Расплачиваясь в кассе за выбранные колбаски, рулетики с повидлом, салаты и сандвичи в пластиковых упаковках, твердо говорю себе в мыслях: сегодня звонить не буду. Дождусь следующей субботы, еще раз взгляну на него, а там уж будет видно.
На душе становится легче. Домой возвращаюсь совсем в другом настроении – чувствуя себя человеком, наполовину освободившимся из-под гнета.
Но вот наступает понедельник, за ним приходит вторник, один день сменяется другим – и снова выходные. Всю субботу с самого утра не нахожу себе места. Собираюсь в бар куда дольше обычного, хоть вообще-то в отличие от Джосс не люблю битый час торчать перед зеркалом – жаль времени. Для чего столь старательно подводить глаза и с такой тщательностью красить ресницы? Колберт не смотрит на меня целых полгода – чем суббота нынешняя отличается от той, что была на прошлой неделе? Ответ прост. Дело не в нем, а во мне. Я вдруг захотела – точнее, вынуждена – стать для него красивее и полна необъяснимых предчувствий.
Сидеть дома больше нет сил. Кормлю Пушика и еду в бар, где еще почти никого нет, нет и Колберта, а ребята-музыканты разыгрываются и что-то обсуждают. Заказываю коктейль из мартини с малиной – очень уж нужно расслабиться – и выпиваю его буквально минут за пять.
Звоню Джосс. Она отвечает не сразу, непривычно озабоченным голосом.
– Ты собираешься к Стивену?
– Не знаю. Наверное, – неуверенно отвечает она. Ну и ну! Чтобы Джосс просидела вечер субботы дома! Такого с ней, насколько помню, никогда не случалось.
– Что значит «наверное»? Какие-то проблемы?
– Отец действительно перестал платить няньке, – ворчит Джосс. – Два часа назад они с мамашей уехали в гости. Я с Долли одна. Уложу ее, дождусь предков…
Ого! Смотрю в пространство перед собой и качаю головой. В то, что старик Саттон не даст денег на операцию, я поверила, но насчет няньки почему-то сомневалась. Все складывается хуже, чем можно было ожидать. Стало быть, у меня нет иного выхода…
– Может, приеду попозже, – исполненным тоски голосом говорит Джосс. – Гнус… то есть Колберт, еще не нарисовался? – многозначительно спрашивает она.
Мне становится тошно. Терпеть не могу, когда и так не знаешь, с чего начать ужасно сложное дело, а тебе еще кто-то без конца напоминает о нем. Это действует на нервы. На почти прошедшей неделе мы перезванивались с Джосс каждый вечер, и она всякий раз интересовалась таким противно угодническим тоном: «Ну как? Ты что-нибудь решила?»
– Нет, его еще нет, – говорю я сдержанно-строгим голосом. – А что?
– Да так, ничего. – Она горестно вздыхает. – Ну, в общем, я постараюсь приехать. Хотя, может, не получится…
Заказываю еще один коктейль – мартини с шоколадом. Выпиваю его медленнее и киваю в знак приветствия собирающимся знакомым. Кровь начинает бурлить, требовать приключений. Алкоголь, смешанный со страшным волнением, способен творить непредсказуемое. Поднимаюсь из-за столика и выхожу на танцпол – совершенно одна. Музыканты смекают, что моя душа просит танцев, с улыбками переглядываются, кивают и начинают играть что-то быстрое, новенькое – не пойму что. Вообще-то мне все равно. Главное – выплеснуть эмоции в танце.
Начинаю двигаться, сливаясь с потоком звуком, глаза по привычке закрываются, и я улетаю из этого зала в другие измерения, где все ощущения предельно остры и нет опостылевших тревог. Кто-то там, в оставшемся позади привычном мире, начинает хлопать в ладоши, смеяться, топать вокруг меня – наверное, тоже пустились в пляс. Я улыбаюсь, но глаз не открываю, чтобы не рушить свой фантастический мир и хоть какое-то время не думать о предстоящем.
Я занималась танцами в танцевальной школе – с девяти до восемнадцати лет, и то были, пожалуй, лучшие годы в моей жизни. Потом поступила в колледж и на любимое занятие, увы, не стало хватать времени. Теперь отвожу душу лишь так, в этом баре или на вечеринках. А жаль. Порой мне кажется, я танцевала бы и танцевала, с утра до ночи, каждый божий день.
