Тесс Стимсон - Цепь измен
Борюсь с внезапным желанием просто взять и вытряхнуть из нее ответ. Она ничего не может с собой поделать — я должен все время напоминать себе об этом.
— Послушай. Если нужно сменить лекарство, милая, мы так и поступим. Я отпрошусь с работы — улажу как-нибудь, — и мы уедем ненадолго, сделаем все, что необходимо…
— Неужели ты не понимаешь? — внезапно выкрикивает Бэт. — Дело не в том, что уехали мальчики. И не в чем-то еще. Все дело во мне. В том, кто я. Ничего не изменится. Ты не развеселишь меня, не отвлечешь от моего состояния поездкой на море. Неужели ты сомневаешься в том, что я сама отдала бы все, лишь бы не быть такой, какая есть? — Она с силой ударяет кулаком по ноге. — Лучше умереть, чем проснуться в очередной раз утром и почувствовать себя вот так; и единственная причина, по которой я все еще здесь, — моя трусость! Из-за трусости я не могу решиться на настоящий поступок!
Бэт прячет лицо в ладони, и я уже собираюсь обнять и утешить ее, как делал всегда, только теперь я никак не могу выкинуть из головы Эллу. Сильную, бесстрашную Эллу, которую вмиг подкосило известие о смерти. Я до чертиков боюсь того, что это может означать для нас и что я внезапно могу потерять.
Страх выплескивается в гнев.
— Быть может, для тебя смерть — благо. Но как насчет тех, кого ты оставишь здесь, позади? — жестко спрашиваю я. — Что будет с Беном, Кейт и Сэмом? Что будет со мной?
— Без меня вам было бы лучше.
К своему стыду, не могу ей возразить. Я утешал и успокаивал свою мечущуюся жену двадцать один год, прикусывая язык и мирясь с положением вещей. Может, я и не сдержал всех клятв, да простит меня Бог, зато оставался верен тому, что действительно имеет значение: она моя жена, в болезни и здравии. Даже когда ей совсем худо и она не помнит собственного имени. Я любил с той силой, на какую только был способен, так, как умел любить. Конечно, у меня случались романы на стороне — в конце концов, я всего лишь человек, — но ничего серьезного до самой встречи с Эллой. Вдобавок с самого начала Элла дала понять, что не собирается уходить от мужа, и с темой развода было покончено раз и навсегда.
И тут вдруг оказалось, что колодец моего сочувствия иссяк. Я устал тащить Бэт на себе день за днем, день за днем! Устал как сто чертей. Я устал от ее депрессии, инертности и вечного, непрекращающегося долбаного страдания.
— Возьми себя в руки, Бэт! — не выдержав, резко бросаю я. И выхожу из спальни.
Все началось, когда родилась Кейт. Бэт всегда была немного взвинченной, однако до тех пор я приписывал ее поведение критическим дням и творческому темпераменту. Ведь мы познакомились на выставке студенческих работ в Сент-Мартинсе: в ней участвовала и одна из моих кузин. Уже не помню, как мы разговорились. Разумеется, Бэт не получила диплом: посреди последнего курса у нас родился Бен.
Мне было двадцать семь, а ей двадцать. Она отличалась эдакой девической, наивной красотой. В ней сквозило что-то старомодное: и в том, как она, на манер Алисы в стране чудес, перехватывала лентой светлые, до плеч, локоны, и в том, как одевалась — в кашемировые двойки, украшая себя жемчугом. Бэт походила скорее на дебютантку в светском обществе, чем на полуголодную художницу. Но больше всего меня поразила ранимость, читавшаяся в ее светло-голубых глазах. Бэт казалась хрупкой, надломленной, нуждающейся в восстановлении. Я как раз искал подходящий научный проект — и нашел Бэт Левеллин.
А еще она могла трахаться как кролик. Никогда не встречал женщину, которая хотела бы секса так же, как Бэт; это было неожиданно — и потому еще более эротично. Предыдущие десять лет я потратил, впадая в нищету из-за блестящих ужинов и цветов, с помощью которых затаскивал девиц в постель. И вот теперь скромная английская роза буквально срывала с меня одежду, не успевал я появиться в дверях.
Я-то, болван, был уверен, что она предохраняется. И только спустя два месяца, как у нее прекратились месячные, она в своей простодушной манере призналась, что перестала пить таблетки, потому что ее от них тошнит. Разумеется, я сделал ей предложение и стал думать, как преподнести весть моей стервозной мамаше: она никогда не любила Бэт.
На нашей свадьбе все пришли к заключению, что мы идеальная пара. Надо признать, я не был влюблен по уши, и тем не менее, мы неплохо уживались, нам было уютно вместе. Вдобавок мы часто занимались любовью, пусть и незатейливо. Я никогда не скрывал, что хочу жениться на милой простенькой девушке, которая с радостью взяла бы на себя заботы о доме и семейном очаге, пока я зарабатываю на кусок хлеба. Мне не нужна была хитрая карьеристка; я достаточно повидал ошеломительных альфа-самок и не собирался к старости превратиться в подобие собственного несчастного отца.
Едва мы успели стряхнуть с волос свадебные конфетти, как я начал сознавать: то, что я принимал за кротость, на самом деле было апатией, покорность же Бэт по любому вопросу, кроме секса, объясняется не столько стремлением доставить мне удовольствие, сколько безразличием. Ко всему. Всегда.
Именно я выбрал первый дом, который мы купили, и мебель, которой его обставили, и даже подушки для чертова дивана. Я успокаивал себя, что все дело в гормональных изменениях, — ведь всем известно, что беременные женщины инертны и малоподвижны. Наверняка это хороший признак, разве нет? Уж точно лучше, чем швыряться сковородками и донимать мужа вопросами типа «У тебя кто-то есть?».
Это началось спустя четыре месяца после нашей свадьбы, когда родился Бен. Маленький бедолага, он, верно, думал, что родился в Бейруте. Первые месяцы его жизни мы только и делали, что орали друг на друга. Бэт заливалась слезами всякий раз, когда я покупал цельное молоко вместо обезжиренного, и едва не сломала мне нос за то, что я забыл записать для нее серию «Катастрофы», пока она ходила по магазинам. Мы перебили больше тарелок, чем греки на вечеринке.
Зато между ссорами мы не забывали трахаться. Так что, когда Бену было всего девять недель, Бэт вновь забеременела и страсти временно улеглись. Вернувшись, казалось бы, к прежней безмятежности, она часами сидела в саду, качая Бена в коляске, поглаживая свой растущий живот и вроде бы радуясь возможности посвятить себя детям и домашним хлопотам.
Когда родилась Кейт, я крепился в ожидании новых канонад бьющейся посуды, однако Бэт внезапно погрузилась в вялую депрессию. Приходя домой, я то и дело заставал ее за мытьем посуды: она стояла, опустив руки в воду, а по щекам катились слезы, и она не могла объяснить мне, что не так.
Вскоре даже такому несведущему молодому самцу, как я, стало видно, что это не просто послеродовая депрессия. Бэт перестала есть и пить. Ее швыряло из крайности в крайность: то она была готова разорвать меня на части, то вдруг впадала в почти полную неподвижность.
