Монго Макколам - Путешествие в любовь
«О, — прошептала она, чувствуя подкатывающую слабость и дурноту, — и зачем я только встретила его?»
В сумрачной гостиной «Горного отдыха» старинные часы тяжело вздохнули и прокашляли одиннадцать раз, и на веранде появилась миссис Джири со стаканом молока.
— Надеюсь, ей уже лучше? — послышался негромкий заискивающий голос миссис Дейли. — Скажите, у нее не… — она перешла на доверительный шепот, как бы говоря: «Не волнуйтесь, я умею хранить тайны».
— Она была нездорова, — как всегда спокойно ответила миссис Джири.
Миссис Джири двигалась по залитому солнцем саду, и кусты, розы и маки расступались перед ней, словно преклоняясь перед таинственностью и ее жрицей, приближавшейся к девушке под эвкалиптом.
Элизабет слышала, как где-то за ее спиной беседуют доктор Лернер и мистер Дейли. Мужчины, — думала она, — это отдельная раса. У них всегда находится тема для разговора: бизнес, политика, прочая важная ерунда… «Этот мир наш, — говорили их лица, — и мы обсуждаем его; слушайте, женщины, но не прерывайте».
На ее кисти тикали часики, подаренные ей Яном почти год назад в день их неофициальной помолвки. Если бы не болезнь и «Горный отдых» (а также работа, деньги и так далее), они могли бы уже пожениться. Она взглянула на часы и автоматически завела их. Сама идея кольца была ему ненавистна, и она с радостью приняла в подарок часы. Девушке пришлось одолжить ему нехватавшие десять фунтов, и это показалось ей тогда хорошим знаком. Маленькие, аккуратные часики; стрелки неумолимо обегают игрушечный циферблат… Одиннадцать. Время молока для нечистых. «Мне бы не часы, а колокольчик прокаженного. Я была нездорова…»
«Вы были нездоровы», — обхаживала ее миссис Дейли с искусственной улыбкой — последним напоминанием о ее былом похотливом очаровании. Как бы ей хотелось все знать! Интересно, сочтет ли ее Ян (если приедет, конечно) привлекательной?
— Но атомная бомба!.. — воскликнул где-то за ее спиной мистер Дейли, и голубое марево сгустилось вокруг Старого Улья, а воздух запульсировал в ушах. Атом. Спасения нет. Атом везде: в бомбах, деревьях, воздухе, воде… и в ней самой. Ян тоже все время говорил об атомах.
— Бомба, — повторил мистер Дейли, и залитый солнцем пейзаж со Старым Ульем и всем остальным растворился в черно-белом грибовидном облаке. Девушка зажмурилась и… услышала:
— Пора, Элизабет.
Над нею, со стаканом молока в руке, возвышалась миссис Джири. Ее удивительные рыжие волосы горели на солнце жарким огнем, бросая розоватый отблеск на спокойное, немного утомленное лицо. «Вы всегда кажетесь мне уверенной, — подумала Элизабет, беря стакан. — Никогда не радуетесь и не печалитесь, хотя ваш муж и сбежал от вас. В чем же вы так уверены, миссис Джири?»
Миссис Джири строго смотрела вниз, на осунувшееся после болезни лицо девушки. Каково ей сейчас? Где ее парень? Каждый день на протяжении шести недель, ровно в одиннадцать, она приносила ей стакан молока и говорила: «Пора, Элизабет». На этот раз она положила руку ей на плечо и добавила:
— Он приедет.
Она повернулась и пошла к дому, а солнце высвечивало фрукты и цветы на ее длинном платье.
«Миссис Джири знает, — подумала Элизабет. — Если она считает, что он приедет, значит так и будет. Но действительно ли она так считает? Если он не приедет, что это изменит для нее? Ничего».
Элизабет потягивала ненавистное молоко, продолжая думать о том, что миссис Джири ожидает всего — и плохого, и хорошего с одинаковым равнодушием, и когда что-то происходит, она ничему не удивляется. Она не побоялась выйти за молодого мужчину — перекати-поле из босяцкого ниоткуда — поселившегося в «Горком отдыхе», женившегося на ней и укатившего, шесть месяцев спустя, в босяцкое никуда, оставив ее в положении. С олимпийским спокойствием она родила его ребенка — вечно хихикающую Элеонор. Миссис Джири с ее переливающимися платьями и горящими волосами была воплощением самой жизни, и ничто не приводило ее в смятение, даже ЭТО.
Элизабет поставила стакан на камень, и ужас ЭТОГО охватил ее. Она отчаянно пыталась заставить себя произнести вслух жуткое рычащее слово «туберкулез», но ее воля была парализована тем, что означало оно для нее и Яна. За ее спиной продолжали прогуливаться и беседовать доктор Лернер и мистер Дейли, дерево над ней шепталось само с собой, где-то за кустами Элеонор пела о любви, солнце ослепительно сияло, но надо всем вставал леденящий Ужас. Сжав зубы, она старалась отделаться от него. Смутно слышались голоса мужчин, жужжание насекомого, чириканье птицы. Звуки, всегда раздражавшие ее, казались теперь дружелюбными, но удалялись, отступая перед волной страха. Ее руки, безжизненно лежавшие на подлокотниках, судорожно вцепились в них. Волна немного отступила. Как удержать ее, отогнать дальше? И как звезда возникло имя: Ян. Имя, означавшее тревогу, муку, экстаз… Ян, Ян, Ян… Дрожь проходила. Жизнь с Яном. Любовь с Яном. Ее руки расслабились. Ян.
Ян возник (хотя тогда она и не подозревала, что его так будут звать) еще до ее отъезда из «Холтона». Однажды вечером она сказала мисс Ламберт:
— Я часто думаю о…
— Конечно же, об университете, — продолжила та за нее. — Вот что тебе нужно. Ты ведь не разочаруешь меня, правда?
И она не разочаровала ее и поступила в университет на деньги скептика отца.
— Па, я хочу в университет, — заявила она как-то отцу в углу сада. Отец смотрел на цветы, на траву, на дом, избегая ее взгляда. — Ты мне разрешишь? — спросила она с улыбкой женщины, навязывающей себя незнакомцу.
— Что это тебе даст? — спросил он у резеды.
— Нужно же чем-то заниматься, — уклончиво ответила Элизабет.
— Довольно дорогой способ заниматься «чем-то», — проворчал он, впервые взглянув на нее. В его голубых глазах мелькнула искорка смеха, скептическая, но вполне дружелюбная.
Ей захотелось поцеловать его морщинистую щеку, но это было бы проявлением дочерних чувств, поэтому она с улыбкой парировала:
— Дорогой, но стоящий. Ты можешь себе это позволить.
Его глаза снова обратились к резеде.
— Что намерена изучать? Искусство?
— Искусство.
— Что ж, если мама не будет против, я оплачу расходы.
Он снова все переложил на мать, и разговор с дочерью перестал его интересовать.
— Ну, дорогая, — сказала мама, — если папа согласен, я не стану возражать. Не вижу в этом вреда. Но ты ведь не собираешься учительствовать, а? Надеюсь, ты сумеешь быстро выйти замуж.
Видимо, по ее мнению, искусство было легкой формой порока, которая не причинит девственнице непоправимого вреда.
Она с радостью поступила в университет и встретила там Яна.
