Джоанна Бак - Дочь Лебедя
Мне бы следовало поехать к ней домой. В свои двадцать лет я не верила в привидения, но была так испугана…
Я раньше никогда не останавливалась в гостинице в Лондоне. Мы жили на этот раз в гостинице, которая имела круглый внутренний двор и была похожа на больницу. Управляющий гостиницы подошел к нам и сказал:
— Мистер Эллис, я так сожалею по поводу гибели вашей сестры.
Я вспомнила, что Джулия меняла здесь чеки во время уик-эндов. Все были так внимательны к нам.
В номер пришел человек из полиции: машина шла со скоростью шестьдесят пять миль в час, утром двадцать седьмого января, и находилась в семидесяти трех милях от Лондона, на пересечении Тадденхем-роуд и А12, правая сторона машины была полностью разбита.
— Весьма странно, что пострадал именно водитель, так бывает крайне редко, — добавил он. Потом отец отправился опознавать тело Джулии, ведь он был ее самым близким родственником.
Тревор Блейк и некоторые друзья Джулии решили, что стоит ограничиться квакерской панихидой. Они, наверное, спрашивали отца, что он думает по этому поводу, но мне он сказал:
— Ее друзья решили поступить именно так, и как я могу им возражать?..
Все выглядело так, будто он плохо был осведомлен о религиозных взглядах Джулии. Может, он не хотел говорить им, что лучше было бы отпеть ее в синагоге? Служба в любом случае была необходима, а квакеры отличались веротерпимостью к представителям любой конфессии.
Мишель и я отправились на ленч в гостиницу. Правда, он сказал, что, может быть, нам стоит сходить куда-нибудь в другое место, но, посмотрев на меня, добавил:
— В общем-то, это неважно.
Я помню, что Мишель предлагал мне тосты и копченую лососину.
— Ты должна как следует поесть, — тихо сказал он. В этом он был таким типичным французом! Я была как в тумане. Отец был со своей сестрой, неважно, где она теперь находилась, ведь она уже не была моей Джулией.
После ленча Мишель пришел в мою комнату и выкурил сигарету. Потом заметил, что ему следует прекратить курить так много.
Окно освещалось ярким зимним светом. Мишель положил ноги на радиатор. Он был красивым, его лицо было бледным и осунувшимся. Он так глубоко и ожесточенно вдыхал дым, как будто собирался припомнить таким образом какую-то забытую им истину. В жарко натопленной комнате что-то изменилось. Что-то возникло между нами — теплое, напряженное и, как ни странно, сексуальное. Мы продолжали курить без остановки, пепельницы были переполнены.
— Джулия была прекрасной женщиной, — повторял он время от времени.
Я вздремнула, свернувшись в клубочек на диване, но сон был слишком поверхностным. Я проснулась, когда отец постучал в дверь.
— Боже, как вы здесь накурили, как в игорном доме, — заметил он, кашляя, чтобы сделать замечание более весомым.
— Ну как? — спросил Мишель, как будто отец просто ходил к дантисту. Отец ничего не ответил и сел рядом со мной. Он снял туфли.
— Мне что-то попало в носок. Вот… — Он достал маленький скатавшийся кусочек шерсти из носка и заказал чай.
— Крепкий и горячий, — сказал он по телефону.
— Принесут непременно холодный и жидкий, — пробовал пошутить Мишель.
Принесли чай.
— Здесь был Тревор Блейк, — сказал отец, ткнув в сандвич пальцем. Он не стал его есть.
— Я его ненавижу, — сказала я.
— Успокойся, — заметил Мишель.
— С ним все в порядке, — произнес отец. — Он не виноват. Он хотел поговорить со мной один на один.
— В доме Джулии? На Честер-стрит? — спросила я.
— У него есть ключи. Он был там вчера.
Я почувствовала, как Джулию забирают у меня, все старались как-то доказать, что они были близки с ней.
— Он так страдает, — продолжал мой отец.
Я тоже, хотелось сказать мне. Но тогда отец догадался бы, что я больше любила Джулию. Поэтому я промолчала.
— Партнер Джулии, Элистар, собирает ее друзей, чтобы помянуть покойную.
— А ты пойдешь туда, Флоренс? — спросил меня Мишель.
— Нет, останусь с вами, — сказала я.
— Но ты же их всех знаешь, — настаивал отец. — Мне нужно завтра повидаться с адвокатом. — Он произнес эту фразу с нажимом, потом добавил: — Ты понимаешь, что станешь очень богатой?
Мне не хотелось слышать это. Мне стало еще противнее, чем неделю назад, особенно потому, что он словно бы гордился этим. Как будто я выиграла приз. Я встала и пошла в ванную; ополаскивая лицо, я пыталась расслышать, о чем они беседовали, несмотря на шум текущей воды. Когда я вернулась в комнату, отец говорил о доме.
— Наверное, судя по теперешним ценам, его рыночная стоимость равна восьмидесяти тысячам фунтов.
— Мы не станем его продавать, не так ли? — сказала я.
— Почему? — спросил отец.
— А если я стану посещать лекции в Курто?
— Ты все еще хочешь там учиться? — спросил отец.
— Я не уверена…
Я даже не знала, приняли ли меня туда или нет.
— Ты ведь не собираешься одна жить в доме Джулии в Лондоне. Ведь раньше ты хотела прожить вместе с ней только год или немного больше, — сказал отец.
Год или больше? Мне казалось, что я буду жить с ней всегда.
— Теперь все изменилось, — заметил Мишель.
— Тебе следует поехать со мной туда, чтобы решить, какие вещи ты хочешь сохранить, — сказал отец.
— Разве мы будем с чем-нибудь расставаться?
— Необходимо продать все лишнее из ее дома, — сказал он. — Тебе же не нужны старые кастрюли или кровать ее служанки. Нужно избавиться от лишнего барахла, а хорошие вещи мы отправим в Париж.
— А если я захочу жить в Лондоне? — попыталась прекословить я в последний раз.
— Тебе ведь не нужен этот огромный четырехэтажный дом, — резко заметил отец.
— Чей он? — спросила я. Я была в ярости. Джулия скорее всего не захотела бы, чтобы ее вещи были у него, я была в этом уверена. И дом был ее, а не его. А теперь он стал моим, она отдала его мне.
— Должно быть завещание, — сказала я. Я чувствовала себя ужасно.
Мой отец прервал меня:
— Нам следует продать дом, он нам не нужен. Деньги могут пригодиться. Ты станешь…
Я заткнула уши, я не хотела его слушать. Я видела, как шевелились его губы. Мишель подошел ко мне и осторожно опустил мои руки.
— Когда умирает близкий родственник, оставшиеся жить должны быть добрее друг к другу, — заметил он.
Доктор Эмери пришел в гостиницу, пощупал у каждого из нас пульс и оставил пузырек чего-то успокоительного. Он сказал, что так будет легче пережить горе. Я накапала лекарство в стакан воды, выпила на ночь, но проснулась очень рано. Меня разбудила страшная мысль о том, что Джулия уже мертва. Я подошла к теплому оконному радиатору и откинула шелковые занавески оливкового цвета. На улице выстроилась длинная череда такси, ожидающих пассажиров, плутавших в густом лондонском тумане. Я села за столик и попыталась набросать на листке бумаги то, что мне придется произнести во время панихиды. Отец сказал, что во время панихиды у квакеров принято говорить по наитию Святого духа. Я не верила в святость духа, и не надеялась, что он вдохновит меня. Как я ни старалась, ничего путного не приходило в голову.
