Дороти Уильямс - Древо познания
Ее тело пронзительно кричало об избавлении, и она знала: он единственный, кто может ей его дать.
Стоя на четвереньках, он нагнулся над Каролиной.
— Что еще. Скажи, чего ты хочешь?
— Тебя! — застонала она, впиваясь в него ногтями.
Алекс маячил над ней, всей своей тяжестью опираясь на локти. Каролина только ахнула, когда он раздвинул ее ноги, однако давать волю нервам было уже поздно, потому что он вошел в нее. Боль была резкой, и она вскрикнула, но его стон совершенно заглушил ее крик.
— Да, Каролина, знаю… Но у меня еще никогда такого не было…
Глаза его были плотно закрыты, мышцы тверды, это была какая-то самоуглубленность и одновременно собранность.
Каролина лежала неподвижно и была полна изумления. Она больше не была невинной девочкой, боль ее почти прошла, и тот, кого она хотела больше всего на свете, стал частью ее самой. Он прижимался к Каролине, и ее чувство к нему властвовало над всем ее существом. Она казалась себе большой рекой: корабль прошел, но на поверхности еще долго будет оставаться рябь. Волна его мужской мощи залила все ее существо.
Он открыл глаза и улыбнулся — теплая, лучезарная улыбка, как солнце после долгих недель дождя.
— Я ведь не говорил тебе прежде, какая ты красивая? — прошептал он, перед тем как снова ее поцеловать.
И новый натиск, снова она впивается ему в спину ногтями, и тело ее разрывается на тысячи ослепительных атомов.
— Каролина! — стонал он, тяжело опускаясь на нее. — Как ты прекрасна!
Вжатая в постель его тяжестью, она слегка скользила пальцами по его позвоночнику и улыбалась. Вот каким оно бывает, любовное соитие… Ничто в мире не вознесло бы ее на такую головокружительную высоту и не дало бы такого блаженного расслабления.
— Прости, я, наверное, больно на тебя давлю… — Алекс осторожно откатился на край постели.
Каролина испытала мгновение чудовищной заброшенности, но он одной рукой притянул ее к себе, а другой набросил на нее и на себя покрывало.
Она уткнулась в его тело, пропитанное смешанным запахом их двоих, более сильным и густым, чем любой природный или искусственный аромат.
— Как хорошо! — воскликнул он, целуя ее лоб, щеки, волосы — все, куда могли дотянуться его губы.
— О да! — пробормотала она, отплывая куда-то на облаке блаженства.
Прошел месяц. Это был волшебный месяц. По крайней мере, для нее. Про него же этого она с уверенностью сказать не могла. Алекс не был насмешлив или высокомерен, он был неизменно добр, ласков и нежен. Но его внутренний мир был закрыт для нее, она не знала, о чем он думает, — он никогда не делился с ней своими чувствами, ни разу не сказал, что любит ее. Но все же они были счастливы. И хотя он не произносил слов, которые ей так отчаянно, так страстно хотелось услышать, он не был ленивым любовником, даже наоборот.
Не заглядывая далеко в будущее, она жила сегодняшним днем, подшучивала над ним и занималась любовью с энергией и пылом, которые он находил изумительными.
Днем она оставляла его одного, чтобы он мог спокойно работать, уходила к знакомым в деревню или уезжала в город на велосипеде или автобусе. Иногда он ездил с ней, показывал красивые места, а по вечерам в теплом бархате темноты они оставались вдвоем и предавались любви, иногда быстро, как будто куда-то спеша, а иногда не спеша самозабвенно ласкали друг друга до утра.
Неизвестно, сколько бы еще все это продолжалось, если бы она не забеременела. Может быть, они все равно поженились бы, а может, вскоре расстались и их связь осталась бы лишь волшебным воспоминанием о чудесном лете.
Сейчас, оглядываясь назад, она высчитала наиболее вероятную дату зачатия. Двадцать четвертое сентября. Они принимали участие в ежегодном празднике молодого вина, который отмечали жители их деревни. На закате, когда костры были зажжены, а огненное зарево, отражаясь от снежных горных вершин, окрашивало все вокруг в красный цвет, он повел ее в таверну, где продолжался праздник.
После его окончания они поднялись к нему в комнату с большой кроватью. Может, было выпито слишком много вина, или это его теплые мягкие губы заставили ее забыть о предосторожностях, которые они всегда соблюдали. Так или иначе, но она забеременела.
Она долго не решалась рассказать ему о ребенке, искренне не хотела озабочивать его, подталкивать к решению жениться. И тем не менее вспоминая об этом сейчас, ей казалось, что она все-таки вынудила его. Подсознательно ведь она всегда знала, что присущие ему честь, чувство долга и ответственности заставят его настоять на браке.
И, может, все бы было замечательно, если бы не беременность, которая протекала очень тяжело. Она постоянно чувствовала тошноту, усталость, раздражение.
— Это гормоны, — сочувственно сказал тогда доктор.
Но знание причины своего состояния никак не повлияло на ее ужасное поведение. Она кричала на Алекса, обвиняла его, постоянно плакала… Да она и теперь все еще плачет. А потом раскаивалась, молила его о прощении. И Алекс был неизменно ровен — добр, ласков и терпелив, — хотя, видит Бог, он столько от нее натерпелся!
Каролина ожидала, что он без слов догадается о ее самочувствии. О том, что, помимо физических страданий, она испытывает немалые душевные муки. Она ведь видела — не могла не видеть, — что он на пределе, что еще немного — и он сорвется.
Однако Алекс выдержал все испытания, которые ему послала судьба в лице его несносной беременной жены. Он никогда ни единым взглядом, ни единым словом не намекнул, что сожалеет о своей женитьбе.
Может, если бы ее родители были живы, все сложилось бы по-другому. Но у Каролины из родственников осталась только старенькая бабушка, и было по меньшей мере глупо вытаскивать ее в Австрию просто потому, что у внучки должен родиться ребенок. Люди постоянно рожают детей… Ты сама еще ребенок, говорила она себе. Избалованный ребенок. И плюс ко всему она чувствовала себя виноватой. Ей казалось, что она одна виновата во всем. Виновата в том, что изменила его жизнь, хотя он, разумеется, не хотел никаких перемен. Ее охватывало ощущение беспомощности и безысходности, когда она признавалась себе, что все испорчено, причем испорчено по ее, Каролине, вине. Ее беззаботная жизнь, беспечное существование неожиданно закончилось.
А она еще не успела толком повзрослеть.
А потом была эта роковая поездка в Англию. Она настояла, чтобы он позволил ей поехать с ним. Он умолял ее остаться с их друзьями в Австрии, пока будет заниматься исследованиями для своей будущей книги, говорил, что не задержится надолго, но нет, ей приспичило поехать с ним. Бедняга! — позже жалела она его. Не удалось даже пару недель побыть в мире и покое, наедине с самим собой.
