Ли Гринвуд - В твоих объятиях
– Шериф Спраг сообщил мне, что вы решили остаться в тюрьме, – сказал мужчина. – Признаюсь, что до этой минуты я не понимал подобного желания. Наверное, так выглядит турецкий гарем.
Виктория усмехнулась:
– Это попытка моей бывшей свекрови успокоить совесть. – Она протянула руку: – Я Виктория Дэвидж.
– Дэвид Вулридж к вашим услугам, – произнес он, отвешивая церемонный поклон.
– Садитесь, пожалуйста. – Виктория снова хмыкнула. – Только не нужно больше поклонов и замечаний о гаремах.
Вулридж уселся на стул, втиснутый в узкое пространство между столом и ящиками.
– Как поживает дядя? И как чувствует себя Бак?
– Не знаю. Он связался телеграммой с нашей главной конторой в Остине. Я живу в Сан-Антонио, поэтому мне поручили заняться вашим делом.
– Что вы сделали?
– Пока немного. Я нахожусь здесь всего несколько дней, но самым важным мне казалось остановить исполнение приговора. Когда мы добьемся этого, у меня появится время подробно изучить дело.
Виктория затаила дыхание.
– В деле есть ряд нарушений. Едва ли не самым большим из которых является то, что председателем на суде был отец убитого.
– Вы добились отсрочки? – нетерпеливо осведомилась Виктория.
– Моя контора известила меня, что приказ был подписан.
Виктория от облегчения ощутила слабость в коленях.
– Через день-два я получу официальные бумаги. Так что вам нет никакого резона находиться в камере.
Виктория была счастлива узнать, что тень виселицы больше не нависает над ее головой, но ее огорчило, что люди, с которыми ей больше всего хотелось разделить эту радость – Тринити, дядя, Бак, работники ранчо, – были далеко.
– Думаю, что до возвращения Тринити я останусь здесь.
– Но в этом нет необходимости. Вам не грозит никакая опасность.
Однако Виктория не была в этом уверена. Она не знала, что сделает настоящий убийца, и была бы рада, чтобы об этом позаботился Тринити.
– Тем не менее я останусь здесь.
Мистер Вулридж обвел взглядом камеру и улыбнулся.
– Возможно, вам здесь будет гораздо комфортабельнее, чем мне в гостинице. – Вулридж встал. – Как я понимаю, прошедшая ночь была богата событиями, так что оставляю вас отдыхать. Мне жаль, что вы не поставили меня в известность, когда приехали сюда.
– Я не знала, что вы здесь, – откликнулась Виктория.
– Представитель Пинкертона приедет сюда на днях. Он, наверное, захочет с вами поговорить.
– Вы знаете, где меня найти.
Керби проскочил мимо шерифа Спрага и замер напротив камеры Виктории. Она лежала на постели, и тело ее сводили судороги.
– Что с ней случилось? – потребовал Керби ответа у шерифа, не отводя ошеломленного взгляда от Виктории.
– Не знаю, – ответил шериф испуганно. – Ей стало плохо несколько минут назад. Она непрерывно стонет. Каждый раз, когда я спрашиваю ее, что с ней, она лишь громче стонет и ее рвет. Что мне делать?
– Вы послали за доктором?
– Он в отъезде.
– Я приведу маму.
Глава 24
Тринити был зол на Уорда, на Керби Блейзера, на шерифа Спрага и на себя. Особенно раздражал его Чок Джиллет.
Из-за него он отсутствовал слишком долго, и Виктория оказалась в бандерской тюрьме.
Городок Бандера был разделен на кварталы. Мексиканцы облюбовали южную часть с салунами и данс-холлами, которые посещали в основном игроки, ковбои и сомнительные личности. Коммерческий квартал лежал к северу, вдоль главной улицы. За ним располагались дома крупных торговцев, видных горожан и богатых скотоводов.
Тюрьма находилась как раз на линии, разделяющей торговцев и владельцев салунов.
Тринити еще больше рассердился, когда вошел внутрь и никого не нашел. Викторию нельзя было оставлять без охраны ни на минуту. Чем скорее Уайли Спраг это поймет, тем лучше. Тринити направился в глубь тюрьмы, туда, где были расположены камеры.
Дверь камеры была открыта нараспашку. Шериф был не дурак. Позволить Виктории вести себя в тюрьме как хочет, создать в камере хорошие условия – это была хорошая страховка на будущее. Никто не сможет его упрекнуть, что он не обращался с невинной женщиной со всей возможной обходительностью.
Однако камера была пуста. Черт побери, это зашло слишком далеко. Зачем держать Викторию в тюрьме, если она могла гулять по Бандере? Там она не была защищена.
У выхода Тринити чуть не столкнулся с шерифом Спрагом.
– Что ж ты за размазня, шериф, если позволяешь пленникам разгуливать по городу? – проворчал Тринити. – Где она, черт возьми?
Шериф открыл рот, но смог выдавить из себя лишь несколько невнятных слов.
– Ну, говори же, парень. У меня в кармане признание Джиллета и ордер на отсрочку казни. Она свободная женщина. Впервые за пять лет она может отправляться куда хочет и делать все, что ей вздумается.
– О-она в г-гостинице, – пролепетал шериф.
– Почему ты отпустил ее туда?
– Она больна. Майра Блейзер поместила ее в свою комнату.
– Что с ней? У нее что, несварение желудка от той бурды, которой здесь кормят?
– Майра не знает, что с ней.
Тринити никогда не испытывал особого уважения к шерифу Спрагу, но до него наконец дошло, что шериф просто в панике.
– Что случилось? Чем ты ее накормил?
– Ничем. Она получала еду из гостиницы.
Страх, такой, какого Тринити никогда не знал, скрутил ему внутренности в болезненный узел. Он схватил Спрага за рубашку и встряхнул так, что у того отлетели пуговицы и полопались швы.
– Что с ней не так? Говори, проклятый, жалкий трус.
– Я не знаю. Ей стало плохо минут тридцать назад.
– Что ты для нее сделал?
– Я не знал, что делать. Поэтому я послал за Керби.
– Но сейчас с ней все в порядке? Ей лучше?
– Она умирает.
С нечеловеческим воплем, в котором смешались отчаяние и ярость, Тринити схватил шерифа и выбросил его через окно на улицу.
А затем он помчался по улице как одержимый.
– Я не знаю, что делать, – ломая руки, говорила Майра доктору Раундтри. – Она ни на что не реагирует.
Виктория неподвижно лежала на постели Майры в гостинице. Она была бледна и при этом вся горела. Дышала она часто и неровно.
– У нее не было сердечных болезней? Случались подобные приступы раньше?
– Я не знаю, – промолвила Майра. – Она моя невестка, но последние пять лет она жила в Аризоне. Право, я очень мало знаю о ней. Керби, она когда-нибудь упоминала при тебе, что у нее больное сердце?
Керби стоял, застыв, как статуя, явно настолько потрясенный происходящим, что не мог ответить матери.
