Джоконда Белли - Воскрешение королевы
Весной тысяча пятьсот восьмого года, когда уже близились теплые летние деньки и я предвкушала конные прогулки по кастильским полям, мое счастье рассыпалось, словно песчаный замок. Отец повел войска в Кордову, чтобы покарать мятежных андалусцев, и забрал с собой Фердинанда.
Король опасался, что в его отсутствие знать попытается лишить престола Карла, который оставался во Фландрии, в пользу Фердинанда, казавшегося им большим испанцем. На самом деле отец хотел не только защитить права старшего внука, но и обезопасить самого себя от выступлений феодалов, которые мечтали отобрать у него кастильское регентство и уже пытались осуществить свои планы сразу после смерти Филиппа.
Я не хотела расставаться с сыном. Мне была невыносима сама мысль о том, что он, как и я, вырастет рабом чужого властолюбия. Я просила и требовала, кричала и плакала, пыталась спрятать мальчика в своих покоях, вела себя так, как любая самка, у которой отнимают детеныша. Фердинанда силой вырвали у меня из рук, не слушая моих стонов и судорожных рыданий ребенка.
Сына увезли в Аркос, а я, бесчувственная от горя, заперлась в своей спальне, перестала есть и мыться. Я снова нашла убежище в единственной неприступной крепости — крепости моего собственного тела.
— Послушай, Лусия, что пишет епископ Малаги Фердинанду Католику: «…после отъезда Вашего величества королева пребывает в удрученном состоянии духа, хотя ни один человек не обидел ее ни словом, ни делом. Осмелюсь сообщить, что с тех самых пор она не сменила ни платья, ни рубашки, ни разу не умыла лица. Она спит на полу и ест на полу, без скатерти. И вот уже который день не ходит к мессе…»
— Я очень хорошо себе все это представляю, до горечи во рту, — проговорила я. — Бедная женщина.
— Вернувшись из Андалусии, король приказал «уговорами, лаской, а если понадобится, угрозами» увезти Хуану из Вилья-де-Аркос. Ее силой переправили в замок Тордесильяс. Фердинанд лично проследил, чтобы королеву, Каталину и тело Филиппа благополучно доставили на новое место. В наши дни сказали бы, что он совершил государственный переворот.
— Но зачем? — простонала я. — Ведь она ему покорилась.
— Хуана покорилась, но не была сломлена. А у Фердинанда было немало врагов среди кастильской знати. Он боялся, что они втянут королеву в свой заговор, используя разногласия между отцом и дочерью. Боялся, что Хуана начнет действовать сама, чтобы отомстить за разлуку с сыном. Боялся, что Максимилиан предложит ей стать регентшей при малолетнем Карле. Оставлять ее было слишком рискованно. А Фердинанд не любил рисковать, он должен был твердо знать, что Хуана не представляет никакой угрозы. Безумие оказалось отличным предлогом. По крайней мере, Филиппу оно послужило верой и правдой.
— Но ты ведь не будешь отрицать, что поведение Хуаны и вправду было не совсем обычным: и в любви к Филиппу, и в отношениях с отцом, и в привычке замыкаться в себе определенно есть что-то болезненное.
Мануэль вскинул бровь, словно не ожидал услышать от меня такое. Он наклонился в кресле, сцепив на колене длинные пальцы, и снова стал похож на прежнего Мануэля, с которым я познакомилась во дворце.
— «Любовь — это странное слово». Хуана осталась совсем одна. Ее отец был весьма могущественным человеком. Такое случается до сих пор. Вспомни о наших с тобой семьях: моя мать умерла в гостинице, в полном одиночестве. Твоя погибла из-за любви и увлекла за собой мужа. — Мануэль встал и принялся расхаживать перед камином. — Дед с бабкой жестоко обошлись с моей матерью, когда она посмела влюбиться в человека без роду без племени. В определенном смысле они ее убили. В этом мире самое страшное зло нам причиняют те, кого мы любим. Вот откуда берутся преступления страсти и любовное безумие. Тот, кто нас любит, сам дает нам колчан со стрелами и рисует у себя на груди мишень. Предполагается, что существует некий пакт о ненападении, но стоит только его нарушить… начинается резня.
— Откуда ты знаешь? — спросила я с долей сарказма.
— Я историк, — парировал Мануэль. — Фердинанд в пятьдесят три года женился на Жермене де Фуа, племяннице французского короля, которой было всего семнадцать. Он так сильно хотел сына, что буквально загнал себя, словно жеребца. Любовь, нелюбовь… что лежит в основе всех исторических событий от падения Трои до учреждения англиканской церкви? А в том, что современники не понимали Хуану, нет ничего удивительного. В этом смысле она была очень современной, самостоятельной личностью. И то, что другие считали ее погибелью, позволило ей так долго выживать в Тордесильясе.
ГЛАВА 23
В университете Мануэля начались рождественские каникулы. В Мадриде, всем на удивление, выпал снег. Сад за окнами казался сказочным белым королевством. Я дочитывала «Джен Эйр», попивая чай с ромашкой в библиотеке. Чтение Бронте было самым подходящим занятием для такого дома. Придуманный мир, в котором жили Мануэль и тетя Агеда, заворожил и меня. В этом мире я была Хуаной. Дух королевы завладел мной также, как ими.
Покопавшись на книжных полках, я нашла немало интересных сведений о маркизах Денья. Их род происходил из Валенсии. Один из первых Сандовалей, Сандо Куэрво, ценой собственной жизни спас короля дона Пелайо, когда тот сорвался с тонкой балки, перебираясь через пропасть. Другой предок Мануэля случайно убил Энрике I. На гербе Сандовалей была нарисована черная балка дона Пелайо. Когда семейство породнилось с Рохасами, к ней прибавились пять звезд. В одной книге я обнаружила образцы переписки Карла V и маркиза Деньи касательно Хуаны. Читая их церемонные послания, далеко не каждый догадался бы, что это письма гнусных заговорщиков, один из которых помогает другому держать в заточении родную мать. Под предлогом того, что фрейлины Хуаны «вредили ее состоянию», Денья окружил королеву своими родственницами, покорными его воле. Чтобы пленница не могла убежать, одна дама должна была неотлучно находиться в ее комнате, а другая стерегла дверь. Хуана ни на минуту не могла остаться наедине с собой, слуги были осведомлены обо всем, что она делала.
Всесильный Карл так боялся собственную мать, что всеми силами старался не допустить даже мимолетного контакта узницы с окружающим миром. Любящий сын приказывал маркизу применять к ней любые меры воздействия вплоть до физической силы, правда, лишь в крайнем случае, по усмотрению тюремщика.
За день до Рождества, когда я пила на кухне кофе, Мануэль внезапно приблизился к тетушке, игриво обнял ее за талию и ловко завладел ключиком от ящика со связкой ключей от всего дома, который сеньора носила на поясе.
