Дэвид Лоуренс - Счастливые привидения
— Чем вы обычно занимаетесь по вечерам? — спросил я.
Она вздрогнула, словно испугалась, и так было почти всегда, когда к ней обращались.
— Ничем особенным. Разговариваем. Иногда леди Латкилл читает вслух.
— Что читает?
— О спиритизме.
— Тоска, наверное.
Миссис Хейл опять посмотрела на меня, но ничего не сказала. От нее трудно было чего-то добиться. Она смирилась, оставив за собой право лишь на темное, пассивное, безрезультатное сопротивление. Вдруг мне пришло в голову, что ни один мужчина еще не прикасался к ней, и я уже не сомневался, что так оно и было. Ведь современные молодые люди привыкли к тому, что их стараются завлечь, прельстить, заинтересовать; они ждут от девушек неких усилий. А миссис Хейл ничего не делала, наверное, не знала, что нужно делать. Для меня это было загадкой. Пассивная, статичная, она казалась запертой в своей пассивности, хотя в ней чувствовался подспудный огонь.
Подошел лорд Латкилл и сел рядом. На него произвела впечатление исповедь полковника.
— Боюсь, вам тут скучно, — сказал он миссис Хейл.
— Почему? — спросила она.
— Ну, какие у нас развлечения? А вы любите танцевать?
— Да.
— Ну, тогда пойдемте вниз и потанцуем под «виктролу»[57]. Нас четверо. Надеюсь, вы согласны? — спросил он, обращаясь ко мне.
Потом повернулся к матери.
— Мама, мы потанцуем в малой гостиной. Ты с нами? А вы, полковник?
Вдова пристально посмотрела на сына.
— Я приду посмотреть.
— А я, если хотите, сыграю на пианоле, — предложил полковник. Мы пошли вниз, сдвинули в сторону обитые коленкором стулья[58] и ковры. Леди Латкилл устроилась в кресле, а полковник сел за пианолу. Я танцевал с Карлоттой, лорд Латкилл — с миссис Хейл.
На меня снизошло умиротворение, пока я танцевал с Карлоттой. Но она сохраняла молчаливую отчужденность и едва на меня смотрела. Однако прикасаться к ней было чудесно, словно к цветку, который завянет под утро. Ее теплая шелковистая спина была нежной и благодарной под моей ладонью, словно она помнила мою руку с детства. Такие воспоминания редко возвращается к взрослым людям. Словно мы с Карлоттой близко знали друг друга в детстве и теперь, встретившись уже как мужчина и женщина, сразу обрели полное согласие. Наверное, в наше время надо пережить настоящее страдание, даже крушение, чтобы между мужчиной и женщиной возникло интуитивное понимание друг друга.
Я почувствовал тогда, что она сбросила с себя напряжение и усталость прожитых лет, что ей спокойно и хорошо в моих объятиях. А я только и хотел, что быть с нею, прикасаться к ней.
Однако после второго танца она внимательно посмотрела на меня и сказала, что будет танцевать с мужем. Итак, под моей ладонью оказалась сильная прямая спина миссис Хейл, и ее тяжелая рука лежала в моей руке, а я все смотрел на ее смуглую, словно бы испачканную шею — ей хватало ума не пользоваться пудрой. Эта смуглость как будто загипнотизированного тела побуждала меня воображать темный блеск ее бедер с редкими черными волосками. Как будто этот блеск проникал сквозь шелк ее розовато-лилового платья, под которым скрывались лоснистые ноги полудикого зверя, запертого в собственной немой холодности и ставшего ее узником.
Она понимала интуитивно, что я вижу ее наготу, словно мелькающую между веток кустов, и ощущаю ее привлекательность. Но взгляд ее желтых глаз был устремлен поверх моего плеча на лорда Латкилла.
Я или он — вопрос заключался в том, кто окажется первым. Но она предпочитала его. И ее почти не влекло ко мне.
Люк изменился на глазах. Его тело как будто ожило под темной тканью смокинга, в глазах появилась бесшабашность, длинное лицо порозовело, и прядь черных волос своевольно упала на лоб. В нем опять ожило ощущение здоровья и притязание на все лучшее в этой жизни, гвардейская лихость, которую я видел в нашу первую встречу. Но теперь в этом было чуть больше вычурности, дерзости, и даже появился налет безумия.
Он смотрел на Карлотту несказанно добрым, любящим взглядом. И все же с радостью перепоручил ее мне. Он боялся ее, словно это из-за нее проявляло себя его невезение. Чисто животным инстинктом он чувствовал, что с молодой темноволосой миссис Хейл ему ничего плохого не грозит. Итак, он с облегчением отделался от Карлотты, как будто я мог защитить ее от его гибельного невезения. Тогда как он, с другой женщиной, тоже рассчитывал на безопасность. Потому что другая женщина была вне рокового круга.
Я же с радостью принял Карлотту, испытывая невыразимо совершенный, хрупкий покой оттого, что мы были вместе, и впуская в сердце умиротворение, как физическое, так и духовное. Прежде моему сердцу вечно не хватало или того или другого. А тогда, во всяком случае в ту минуту, единение наше было полным: сама нежность и блаженство… гармония куда более глубокая, чем в нашей юности.
Танцуя, Карлотта едва заметно дрожала, и мне казалось, что я дышу морозным воздухом. У полковника никак не ладилось с ритмом.
— Стало холоднее? — спросил я.
— Не знаю, — ответила Карлотта тягуче и как будто просительно. О чем она просила меня? Я прижал ее к себе немного крепче, и ее маленькие груди ответили вместо нее. Полковник вновь поймал ритм.
Однако, когда танец заканчивался, Карлотта опять задрожала, да и я, вроде бы, замерз.
— Почему вдруг похолодало? — спросил я и подошел к батарее. Она оказалась горячей.
— Мне тоже показалось, что стало холоднее, — странным голосом подтвердил лорд Латкилл.
Полковник смиренно сидел на крутящемся стуле, словно был совсем разбит.
— Может быть, попробуем другой танец? Например, танго? — предложил лорд Латкилл. — Посмотрим, что получится.
— Я… я… — пролепетал пожелтевший полковник, поворачиваясь вместе со стулом. — Я не уверен…
Карлотта дрожала. Холод уже пробирал меня до костей. Не сводя взгляда с мужа, миссис Хейл застыла на месте, как темный соляной столб.
— Пожалуй, пора уходить, — пробормотала, вставая, леди Латкилл.
Потом она совершила нечто невероятное. Подняла голову и, отвернувшись от нас, неожиданно спросила звонко и безжалостно:
— Люси, ты здесь?
Она обращалась к духам. Я еле сдерживал себя, чтобы не рассмеяться. Мне хотелось хохотать во все горло. А потом мной опять овладела вялость. Холод и уныние царили в комнате, властвуя над людьми. Съежившись, сидел на стуле желтый полковник с ужасным, собачьим, виноватым выражением на лице. Стояла тишина, в которой как будто слышалось потрескивание мороза. И опять прозвучал голос леди Латкилл, напоминавший звонкий колокольчик:
