Дэвид Лоуренс - Счастливые привидения
Я удивленно посмотрел на него. С чего это он вдруг решил вмешаться? По его виду было ясно, что в свое время ему нравилось, как оно действует.
— О, нет! — холодно возразила Карлотта. — Разные люди воспринимают вино по-разному.
Она как будто подвела итог беседе на эту тему, и сидевших за столом вновь сковало льдом.
— Совершенно верно, — сказал полковник, который решил держаться на плаву, уж коли поднялся со дна.
Но Карлотта повернулась ко мне.
— Как ты думаешь, почему люди по-разному реагируют на вино?
— И в разных обстоятельствах, — проговорил я, усмехаясь, поскольку успел немного опьянеть от бургундского. — Знаешь, как говорят? Говорят, алкоголь, воздействуя на психику, возвращает человека к тем состояниям сознания, к тем реакциям, что были прежде. Однако некоторых оно не то что не возбуждает, а вызывает у них нервную реакцию отвращения.
— Вот-вот, и у меня нервная реакция отвращения.
— Как у всех высокоорганизованных натур, — прошептала леди Латкилл.
— Собаки ненавидят виски, — заметил я.
— Правильно, — поддержал меня полковник. — Они боятся!
— Я часто задумывался о предшествующих состояниях сознания. Мне кажется, возращение к ним предполагает ужасную деградацию. Что до меня, то стремление двигаться вперед уводит меня немного назад.
— Куда? — спросила Карлотта.
— Ну, не знаю! Туда, где мне немного теплее, где вдребезги бьешь бокалы, неужели непонятно?
J'avons bien bu et nous boirons!
Cassons les verres nous les payerons!
Compagnons! Voyez vous bien!
Voyez vous bien!
Voyez! voyez! voyez vous bien
Que les d'moiselles sont belles
Oú nous allons![53]
Мне хватило наглости пропеть эти стихи из солдатской песенки, пока леди Латкилл доедала салат из сельдерея с орехами. Пропел я их неплохо, своим скромным, но приятным поставленным голосом, да еще ухмыляясь во весь рот. Двигавшийся к леди Латкилл, чтобы забрать у нее тарелку, слуга украдкой посмотрел на меня. Смотри! — подумал я. Пока тебя не связали, как цыпленка!
От куропаток ничего не осталось, мы уже съели пирог, и нам подали десерт. Мою песенку выслушали в полном молчании. Даже Карлотта! Свой пирог я проглотил не жуя, как устрицу.
— Вы совершенно правы! — проговорил лорд Латкилл, между двумя порциями отправленных в рот грецких орехов. — Скажем, состояние ума викинга или одного из участников заговора Катилины[54] могло бы оказаться весьма привлекательным для нас, если бы мы были в состоянии его пережить.
— Викинга?! — воскликнул я, пораженный. Карлотта громко хихикнула.
— Почему бы не викинга? — как ни в чем не бывало, спросил он.
— Викинга?! — отпив портвейна, еще раз воскликнул я. После этого поглядел на свою хмурую смуглую соседку.
— Почему вы все время молчите? — спросил я.
— А что мне надо говорить? — испуганно ответила она вопросом на вопрос.
Тут и я замолчал и стал глядеть в бокал, словно ожидая от него откровения.
Леди Латкилл омыла пальцы в небольшой чаше и решительным жестом положила на стол салфетку. Тотчас поднялся старик-полковник, чтобы отодвинуть ее стул. Place aux hommes![55] Я поклонился соседке, миссис Хейл, весьма смутив ее, и она постаралась обойти меня, отступив как можно дальше.
— Ты не очень долго? — спросила Карлотта, томно глядя на меня зеленовато-карими глазами, выражавшими что-то вроде озорства, тоски и отчаяния вместе взятых.
Чуть наклонив корпус, леди Латкилл тяжело прошествовала мимо меня в своем шлеме из седых волос, словно я был пустое место. Казалось, она была поглощена своими мыслями, сосредоточена на чем-то важном.
Я закрыл за ней дверь, повернулся к мужчинам и негромко пропел:
Dans la première auberge
J'eusb'en bu![56]
— Совершенно справедливо, — сказал лорд Латкилл. — Вы абсолютно правы.
И мы пустили по кругу бутылку с портвейном.
— В этом доме надо устроить весеннюю уборку, — произнес я.
— Вы абсолютно правы, — согласился со мной лорд Латкилл.
— Здесь пахнет мертвечиной! — воскликнул я. — Нам нужны Вакх и Эрос, чтобы освежить тут все.
— Вы считаете, что нужны Вакх и Эрос? — совершенно серьезно переспросил лорд Латкилл, словно их можно было вызвать по телефону.
— В лучшем виде, — проговорил я, будто их можно было заказать в «Футнэм» или «Мейсонс».
— Что значит в лучшем виде?
— Ах! Чтобы жизнь кипела! А здесь повсюду пахнет мертвечиной.
Полковник неловко крутил бокал в толстых вялых пальцах.
— Вы так думаете? — спросил он, печально глядя на меня.
— А вы нет?
Он посмотрел на меня пустыми голубыми глазами, под которыми желтели пятна. Что-то с ним было не так, словно он сломался. Наверно, несколько лет назад я бы не признал его в толстом здоровом гуляке. А ведь он был не так уж и стар: наверное, лет шестидесяти. А вот, поди же, сломался, и из-за этого от него так и веяло распадом.
— Знаете, — сказал он, поглядев на меня с мрачным вызовом, а потом уставившись на бокал с вином, — есть много такого, о чем мы и не подозреваем!
Он опять поднял на меня взгляд, сжимая толстые губы под седоватыми усами, и в его глазах по-прежнему был холодный вызов.
— Правильно!
Полковник не сводил с меня холодного вызывающего взгляда.
— Ха! — Он вдруг дернулся, будто в самом деле сломался, разрушился, разбился. — Вот, вы говорите, правильно. А я женился мальчишкой, когда мне было всего двадцать лет.
— На миссис Хейл? — изумился я.
— Не на этой… — Он мотнул головой в сторону двери. — На моей первой жене. — Последовала пауза. Он виновато посмотрел на меня, снова покрутил бокал и уронил голову. Потом опять стал смотреть на бокал. — Я женился, когда мне было двадцать лет, а ей двадцать восемь. Можно сказать, она женила меня на себе. Что ж, так оно и было! У нас родилось трое детей — у меня три замужние дочери — и у нас все было хорошо. Наверно, она относилась ко мне немножко по-матерински. А я ни о чем не думал. Наслаждался жизнью, потому что она не привязывала меня к своему переднику и никогда не задавала вопросов. Она обожала меня, и я принимал это как должное. Я все принимал как должное. Даже когда она умерла — я был в Салониках — то и это принял как должное, поймите правильно. Это был мой мир: война — жизнь — смерть. Конечно, я знал, что испытаю одиночество, когда вернусь сюда. А тут как будто похоронили меня — гроб опустили, могилу закопали — мне стало не по себе. Меня отослали домой. В ту минуту, когда я увидел маяк на Лизарде — мы вечером вышли из залива — я понял, что Люси ждет меня. Я чувствовал ее рядом, тогда она была для меня реальнее, чем вы сейчас. И, знаете, я как будто проснулся, понял, как много она для меня значила. Она показалась мне, поймите меня, невероятно важной, значительной, а все остальное куда-то отодвинулось. Вдалеке светился маяк, там был дом. А все остальное пространство как будто заняла моя жена, Люси, ее юбки заполнили темноту. В общем, я испугался. Но это потому, что не мог согласиться с неизбежным. «Боже Милостивый! Я не знал ее!» — вот что я понял. Она была такой полновластной, а я — я ощущал себя ребенком, слабым котенком. Не знаю, верите вы мне или нет, но с того дня она не отпускает меня. Вот и сейчас она слышит, что я говорю. Однако она не против. Еще за обедом я понял, что она разрешит мне рассказать.
