Джоконда Белли - Воскрешение королевы
— Странно, но после нашей экскурсии мы с матушкой Луисой Магдаленой говорили о моих родителях, и она упомянула Хуану.
— Ничего удивительного, Лусия. Наши мысли подобны магнитам, они притягивают друг друга; вот откуда берутся все таинственные совпадения. Рано или поздно такое случается с каждым из нас.
Мануэль поднялся, чтобы сварить кофе. Я смотрела, как он суетится у плиты. Находиться наедине с мужчиной, в его квартире казалось мне вполне естественным делом. Череда таинственных совпадений привела меня сюда, подарила встречу с Мануэлем, заставила ему довериться. Впрочем, сам Мануэль приложил немало усилий, чтобы сблизиться со мной. Через неделю, после экскурсии он ожидал меня на улице неподалеку от интерната.
В то утро я проснулась со страшной мигренью. Матушка Луиса Магдалена обнаружила меня скрюченной на кровати. Она укрыла меня одеялом, заставила выпить капли. Всю прошедшую неделю матушка ненавязчиво, но неустанно наблюдала за мной. Так она пыталась хоть немного подбодрить меня в моей безутешной тоске. В полдень монахиня принесла мне поесть и немного со мной посидела. Лекарство и горячий суп сделали свое дело. После обеда я почувствовала себя немного лучше. Наставница посоветовала мне принять ванну и прогуляться, пока не начало темнеть. «Кондитерская наверняка еще открыта», — добавила она, подмигнув мне одним глазом. Матушка была весьма наблюдательной. Она давно заметила, что по воскресеньям я не раз возвращалась в интернат с кульком свежих пирожных.
Я долго, с удовольствием принимала горячий душ. По выходным можно было не опасаться, что за дверью ванной соберется очередь нетерпеливых воспитанниц интерната. Обычно я использовала часы драгоценного покоя, чтобы вымыть голову, оттереть пемзой колени и локти, побрить ноги и просто насладиться, стоя под теплыми струями. За четыре года, проведенные в монастыре, мое тело претерпело поистине удивительные перемены, восхитительные и жутковатые одновременно. У меня появилась грудь с круглыми бледно-розовыми сосками. Размер лифчика с тридцать второго А, который я носила в тринадцать лет, вырос до тридцать шестого Б. Низ живота, где раньше едва пробивалась робкая растительность, теперь покрылся густыми, вьющимися, иссиня-черными волосами. В талии я стала чуть-чуть толще, ну совсем чуть-чуть. Меня никак нельзя было назвать женщиной с пышными формами. Бедра у меня были узкие, ноги тонкие, зато ягодицы округлые и крепкие. Я не знала, подрасту ли еще до восемнадцати лет, но всей душой молила Господа, чтобы Он избавил меня от этой напасти, поскольку и так считала себя настоящей оглоблей. Больше всего в собственном теле мне нравился плоский живот и пупок, такой тугой и глубокий, что мне едва удавалось вычистить его ватной палочкой — еще один элемент еженедельного ритуала, — хотя раздвигать складки кожи, проникая внутрь, отчего-то было очень приятно.
Горячий душ приободрил меня и окончательно прогнал боль. Я припудрила лицо, подкрасила глаза. В украшенном талаверскими изразцами подъезде я столкнулась с Маргаритой, одной из воспитанниц, в клетчатой юбке и с пакетами в руках. Маргарита была родом из Гватемалы; толстая нескладная девчонка с золотым сердцем, мы с ней отлично ладили. Я всегда до упаду хохотала над ее шутками. Увидев меня, Маргарита застыла от удивления. Она слышала от матушки Луисы Магдалены, что я совсем расклеилась.
— Вижу, тебе лучше, — улыбнулась Маргарита.
— Ерунда. У меня просто болела голова. Мигрень. Теперь все уже прошло. Я только в кондитерскую и обратно.
Чтобы добраться до кондитерской, надо было подняться в горку на улицу Аточа, ко входу на станцию метро «Антон Мартин». Интернат располагался в одном из старых мадридских кварталов, неподалеку от вокзала, Ботанического сада и знаменитого района Лавапьес. Приближалось лето, дни стали длиннее. В этот час, около пяти вечера, улицы были почти безлюдны. В Испании обедают в два пополудни, в три наступает время сиесты. В лицо мне дул свежий ветерок. Я шагала по залитой предвечерним светом улице среди квадратных зданий в кастильском стиле с ажурными металлическими балконами. На цокольных этажах бывших особняков мадридской знати размещались магазинчики, бары, подъезды со стеклянными дверями в тяжелых железных рамах. Даже в солнечный день эта улица казалась невыносимо мрачной. Кроме нашего интерната здесь находилась обитель монахинь-затворниц, полностью отрешившихся от мира, скрытый за высокими стенами госпиталь Аточа и серая громада муниципального морга. Я остановилась у витрины обувного магазина, засмотревшись на элегантные туфли, как вдруг послышался знакомый голос:
— Не может быть. Вот так совпадение.
Обернувшись, я увидела Мануэля. Он был одет так же, как в день нашей первой встречи. Под мышкой он держал портфель. Я застыла на месте, не зная, что сказать, не смея поверить, что наша встреча неслучайна.
— Мой приятель Хенаро живет неподалеку, — объяснил Мануэль. — Тот самый гид, которого я подменял. Я ему книги относил.
Потом он поинтересовался, куда я направляюсь. Покраснев как рак, я призналась, что вышла на минутку купить пирожных.
Мануэль вызвался проводить меня. Мы рука об руку побрели вверх по улице. Мой попутчик с наслаждением курил и глазел по сторонам, словно воскресная прогулка была для него в новинку. По словам Мануэля, он привык проводить выходные в огромной библиотеке в доме своей тетушки, читая или что-нибудь мастеря. Профессор обожал складывать пазлы и клеить модели кораблей.
Бесконечные толпы «роботов», послушно выполняющих обязательную программу воскресных развлечений, нагоняли на него тоску.
— А мне нравится гулять по воскресеньям, — призналась я. Интернат был неприступной крепостью, за стены которой не долетал городской шум. — К сожалению, на этот раз я свалилась с мигренью.
— Бедняжка, — ласково произнес Мануэль и осторожно потрепал меня по спине. — А пирожные точно тебе не повредят?
Я рассмеялась:
— Наоборот, сладкое пойдет мне на пользу, не сомневайся.
Посещение кондитерской доставляло мне море удовольствия. Даже матушка советовала мне пройтись. Конфеты и пирожные были моей слабостью. Вдали от родины мне отчаянно не хватало мармелада из гуайявы, который мы ели на завтрак. Гуайява росла в дедушкином саду. Мармелад из нее получался отменным.
— Тебе придется просветить меня в отношении экзотических фруктов. Стыдно признаться, но я никогда в жизни не видел гуайявы.
На перекрестке рука Мануэля вновь оказалась у меня на спине, чуть пониже плеча.
— Мне очень понравилось твое письмо, — заявил он, — у тебя прекрасный слог. Ты еще так молода, но когда я слушаю тебя или читаю написанное твоей рукой, я забываю о твоем возрасте. У тебя очень мудрое отношение к жизни.
