Белинда Джонс - Я люблю Капри
Музыка прекрасна. Я вслушиваюсь, и мое тело растворяется, остается только сердце, которое без опоры бьется в пространстве. Прелести этим звукам добавляет то обстоятельство, что часть своего «Парсифаля» Вагнер написал здесь, в Равелло. Когда мелодия становится грустной, я чувствую в сердце неимоверную тяжесть. Рука сама прижимается к груди, а в глазах вскипают слезы.
Я и забыла, как прекрасна может быть музыка. Не тебе выбирать, какие чувства она в тебе вызывает: когда она овладевает тобой — ты уже бессилен ей противостоять. От некоторых песен внутри все сжимается и переворачивается, они вызывают почти удушливое головокружение. «Молитва» в исполнении «Take That» всегда на меня так действует. И «Я — как птица» Нелли Фуртаго. Но самая убийственная — «Создатель звезд» от «Kids from the Fame». Честное слово! Если бы «Backstreet Boys» ее перепели, она бы меня просто прикончила.
У Клео более продвинутые музыкальные вкусы. У нее сносит крышу от «Желтого» — «Coldplay».
— Что это было? — Люка наклоняется ко мне — его лицо совсем рядом.
Я смотрю на него непонимающе.
— Ты что-то говорила про звезды. Я закрываю рот рукой.
— Скажи же, что я не пела! — умоляю я. Он улыбается.
Позор! Мы на классическом концерте, а я напеваю шлягер.
Люка ерошит мне волосы и кладет подбородок на плечо.
— Тебе не холодно? — спрашивает он.
— Нет. — Я устраиваюсь поуютнее в его довольно-таки горячих объятиях.
С ним так уютно. Так спокойно. Я замечаю, как сильно нас тянет друг к другу, только когда концерт заканчивается и зрители выходят на улицу. Перспектива идти в отель, в нашу общую комнату, выплывает теперь на передний план.
Мы медлим, смотрим на звезды, любуемся, наконец Люка подает голос.
— Ты устала? — спрашивает он. Я хмурюсь в нерешительности.
— Хочешь в постель?
Я приподнимаю одну бровь. Два совершенно разных вопроса — думаю, вы со мной согласитесь.
Администратор Вилла Чимброне ведет нас в укромное пристанище, которое на сегодня станет нашим гнездышком.
— Добро пожаловать. — Администратор улыбается и ставит зажженную свечу на изящный столик, втиснутый между двумя кроватями.
Я провожу рукой по резному изголовью одной из кроватей, потом поднимаю глаза на расписанный неярким узором потолок.
— Тебе какая кровать нравится? — спрашивает Люка.
Та, в которой ты.
— Мне все равно, — отвечаю я.
Люка пожимает плечами, садится на ближайшую к нему и начинает расстегивать рубашку. Как бы мне ни хотелось остаться (лучше всего — с видеокамерой), мне становится неловко, и я ковыляю на балкон. Внизу под нами — галерея, где мы прятались от дождя. Вверху…
— Люка! — ахаю я. — Смотри, какая луна!
Он появляется в дверях в одних черных брюках.
Его многочисленные татуировки приглушены ночным светом. Прежде эти рисунки отвлекали меня, но теперь, в полумраке, я могу по достоинству оценить красоту его тела. От одного взгляда меня охватывает дрожь.
— Замерзла? — спрашивает Люка.
Я не успеваю ответить, как он уже нырнул в комнату и появился обратно, размахивая покрывалом, словно матадор плащом. Люка закутывает меня, и наши руки встречаются, когда он соединяет утлы ткани у меня под подбородком. Он не сразу отпускает мои пальцы. У меня не хватает смелости выдерживать его взгляд более секунды — траппа сделала весь мир размытым, но при этом Люка всегда в фокусе.
— Что значат эти две соединенные ладони? — Я притворяюсь, что разглядываю его татуировки, а не рельеф его широкой груди.
— Это молитва за моего дорогого друга Коррада — он умер слишком рано. Тогда я пообещал себе больше не драться.
Люка заглядывает за плечо — на свою правую лопатку.
— Цветочная гирлянда — для матери, она выбирала этот рисунок. — Он подмигивает.
— Красиво, — говорю я.
«Ты красив», — думаю я.
— А какая была самая первая? — спрашиваю я, стараясь сдержать в голосе дрожь.
— Вот эта. — Люка показывает на слегка кривоватый кинжал, протыкающий шелковую кожу его плеча. — Мне было пятнадцать.
— Что ты! Я и не думала, что на Капри можно найти подростковый салон татуировок!
— Здесь их и нет. Мне сделали ее в Неаполе. Я там родился.
— А как ты оказался здесь?
— От меня было много неприятностей, — задумчиво говорит Люка. — Мать очень волновалась и попросила отца забрать меня на год.
— Твой отец жил на Капри?
— До сих пор живет.
— А…
— Ничего не получилось. Мы до этого не встречались и…
— Не встречались?
— Да. Он бросил мать, когда узнал, что она беременна. Она вышла за другого, родила с ним еще четверых… — Люка пожимает плечами. — Я как раз собирался вернуться в Неаполь, когда встретил Винченцо — моего второго отца! — Он смеется.
— На пляже у Марина Пиккола? — припоминаю я.
— Верно, — улыбается Люка. — Через несколько месяцев после этого знакомства я сделал последнюю татуировку.
— Какую?
Люка поворачивается спиной и играет мышцами так, что дракон между его лопаток выгибает спину. Этот дракон мне нравится больше всего.
— У этой татуировки есть какое-то особенное значение? — Я обхожу Люка, чтобы видеть его лицо.
Оно выражает робость.
— Я как-нибудь потом скажу.
Разумеется, я заинтригована, но сейчас мой взгляд прикован к его животу, к гладкой, упругой коже… Едва не споткнувшись, я вваливаюсь обратно в комнату под предлогом, что мне нужно воды. Да. Воды. Плеснуть в лицо.
— Тебе принести чего-нибудь? — спрашиваю я. стараясь, чтобы голос не выдал моего вожделения.
Мне срочно надо протрезветь.
Я сбрасываю покрывало на кровать. Что-то звякает, но я понимаю, что происходит, только когда вижу дым и языки желтого пламени. Я вскрикиваю. Люка влетает, срывает покрывало с кровати и затаптывает его на кафельном полу. Я хватаю упавшую свечку и задуваю, пока она не подпалила что- нибудь еще. Вернее, пока я с ее помощью еще что- нибудь не испортила.
— С тобой все в порядке? — Люка на ощупь пробирается ко мне в потемках.
— Да, — всхлипываю я. Сердце колотится как бешеное. — Оно совсем погибло?
— Не беспокойся об этом. — Люка обнимает меня и гладит по голове.
А я думаю, может быть, это знак: «Ты играешь с огнем! Берегись!» Но предостерегать уже поздно.
Я уткнулась лицом ему в плечо. Он восхитительно пахнет. Я чуть поворачиваю голову, теперь мои губы касаются его кожи. Ухом я чувствую его теплое дыхание. Его пальцы перебирают мои волосы, потом спускаются к затылку. Наконец, постепенно, несмело, я решаюсь поднять к нему лицо. Наши взгляды встречаются ровно настолько, чтобы сказать «да», а потом встречаются наши губы, и нас уносит волна поцелуев. Мое сердце рвется к нему навстречу. И я отпускаю его, мое сердце. Поцелуи становятся все глубже, все настойчивее, и я чувствую, что растворяюсь…
