Владислав Егоров - Букет красных роз
— Присядь, Студент! — попросил он. — Уважь, выпей со мной водочки.
Я посмотрел на часы. Минут пятнадцать спокойно можно было посидеть с моим недавним командиром в битве за целинный урожай. Он щедро плеснул мне водки в стакан, себе же налил полрюмки.
— А почему не поровну? — спросил я.
— Дык я не шибко до нее охочий. Иному ведро конное подавай — все мало. А я чуток приголублю и хватит. Ну, будем здоровы!
Мы чокнулись, выпили, он пододвинул ко мне одну из тарелок.
— Угощайся! Цены тут кусачие, вот я одних винегретов и набрал на закуску.
— А я был уверен, Иван Александрович, что вы еще вчера уехали, — сказал я. — На поезд, что ли, опоздали?
— Нет, — смущенно улыбнулся он. — Я его с сознанием пропустил. Жду, когда Римма с работы ослобонится.
— Так, значит, приняла она ваше предложение! — не скрывая изумления, воскликнул я.
— Не то, чтобы приняла, — вздохнул Хомяков, — но, навроде, и решительного отказу не сделала. Вчерась я зашел сюды, попросил официантку вызвать с кухни Римму, дескать, интересуется ею один товарищ с «Узункульского» совхозу. Вышла она, запыхавшись, радостная. Но люди кругом, она посурьезнела. Сообщил я ей про свое намерение. Она поначалу в смешки, а потом слезу пустила и убежала. Никакого ответу не дала. Я часок подождал, другой — не вертается. Официантка уж перед закрытием сообщила мне, что Римма давно домой ушла. Ну, я в зале ожидания на скамейке поспал, утречком побрился и снова сюды притопал. Кумекаю, раз заплакала она, значит, чувство ко мне проявила. Аль, Студент, я неправ? Уговорю я ее, ей бо, уговорю! Шибко запала она мне в душу. А и меня ей чего не залюбить? Я мужик рабочий, добычный, куревом не балуюсь, водку енту фактически не пью — за мной жить можно. Скажу ей: хошь по домашности, а хошь работай — от нас райцентр в пяти километрах, там в чайной ее примут с нашим удовольствием. Опять же у ее сынка сестренки будут, как хорошо! Скажешь, не шибко я Римме желанный? Дык слепимся — слюбимся!
Я посмотрел на курносую простецкую физиономию Хомякова, и мне стало его нестерпимо жалко.
Тогда я еще думал, что знаю, что такое любовь.
1999 г.
Соленые семечки
Гражданин без определенного места жительства, а попросту бомж по прозвищу Сын полка после сдачи пустых бутылок пребывал в превосходном расположении духа. Отволок он на приемный пункт две неподъемные сумки, где вместо Верки работала какая-то незнакомая бабенка, видно, новая ее сменщица, и то ли по неопытности, то ли голова чем другим была занята, только переплатила она целых два рубля. Обычно наоборот у них арифметика получается, а тут, значит, подфартило ему. Кроме бутылки портвейна, на которую нацелился, можно еще будет подкупить полбуханки черняшки. С закуской проблем нет. Стаканыч нашел вчера в мусорном контейнере, что у горкомовского дома, пакет с консервами: три банки шпрот, четыре — лосось в собственном соку, две плоские прямоугольные — селедка заграничная и еще баночка зеленого горошка. Так надо полагать, проводил кто-то ревизию домашних припасов и выбросил те консервы, у которых истек срок годности. Побрезговал, опасаясь отравления.
Выпивку сегодня поставит Серый. Ему мамаша от пенсии должна отстегнуть. Он и ночевать пошел к приятельнице, чтоб не пропустить почтальонного паренька, который деньги разносит. Старуха хотела пенсию через Сбербанк оформить, но сынок сказал твердо: «Убью, мама, если перестанешь со мной делиться!». С него станется, за бутылку и мать родную не пожалеет. Три «ходки» уже за спиной. Так Серый тюремные сроки называет. Но кличку он не в зоне получил, а еще в малолетстве. Среди пацанов заведено всех Сергеев «Серыми» звать. У Стаканыча прозвище тоже объяснимое, потому как и отчество у него звучное — Иван Степаныч, и «аршин», то есть стакан граненый, всегда с собой носит. А еще ножик складной со штопором. Вот так бы, как Стаканыч, все выпивающие бутылки, которые еще встречаются с прежними настоящими пробками, культурно откупоривали, куда бы как хорошо было. А то мужики спешат жажду утолить, пробку вовнутрь протолкнут, а потом мучайся, вытаскивай ее, чтобы сдать посуду, как Верка требует, «в надлежащем виде». Она чего еще придумала, чтоб этикетки сдирали. Характер свой показывает. Вон Руслан берет все без разбору, но у него на двугривенный дешевле, так что Веркины прихоти приходится ублажать, хотя в правилах, что над ее окошком вывешены, написано: «Посуда принимается в чистом виде», а что с наклейками или нет — об этом ничего не указано…
Такие вот думы-раздумья бродили в похмельной голове Сына полка, когда, заворачивая на Первомайскую, он обнаружил, что рядом с Зыкиной новая торговка расположилась. Зыкину так прозвали, потому что и габариты имеет внушительные и голосище звонкий. За сто метров слышно, когда она покупателей зазывает: «Кому редисочки, лучка-чесночка?! Покупайте морковку — дешевле не найдете!». А то, прямо, как песню пропоет: «Кому вобла русская — к пиву лучшая закуска!». Другие торговки молчком свой товар продают, тут не рынок, а остановка общественного транспорта, и никаких там разрешений на коммерцию у них, понятное дело, нет. Но Зыкиной закон не писан, у нее племяш в здешнем отделении служит, да не простым ментом, а вроде старшим на машине, которая патрульные объезды делает. На ней и Сыну полка приходилось кататься. Для вытрезвителя он рылом не вышел — штрафа с него не возьмешь. В хорошую погоду сгрузят под кусты сирени, что милицейское здание облепили, ну, а в ненастье пожалеют — в КПЗ определят. Даже на нары, коли свободные есть, уложат: «Отсыпайся, защитник Отечества!». О мильтонах больше нехороших разговоров идет, мол, больно самоуправничают, а он на них зла не держит. Что волокут, как мешок, по асфальту, так не на руках же его носить?! В общем, гуманное к нему отношение. Может, и вправду думают, что он настоящий сын полка.
Зыкина увидела его, заорала во всю глотку:
— Ну, как, Сын полка, опохмелился уже или только собираешься? Редисочки на закуску не требуется?
И захохотала. Знает ведь, что ее товар не по карману ему, просто в радость ей унизить человека. Зловредная баба.
Новая торговка голову вскинула, уставилась на него. В глазах удивление и вроде даже испуг. Конечно, видок у него, надо признать, неважнецкий. Пегие давно не мытые волосы висят сосульками, седая бороденка жидкими кустиками растет, под глазом фонарь, правда, недельный, уже в желтизну пошел, если не приглядываться, можно и не заметить. А одежка, — он-то с нею свыкся, — а со стороны так пугало огородное или клоун в цирке: китель офицерский допотопный с гвардейским значком, брючки в обтяжку светло-коричневые в крупную черную клетку, на ногах стоптанные синие кроссовки, один шнурок толстый фирменный, в масть, а другой обыкновенный ботиночный черный.
