Диана Машкова - Нежное солнце Эльзаса
Последний раз мы с генералом виделись в ресторане на Тверской. При солнечном свете, не заглушаемом ни портьерами, ни жалюзи, он выглядел сильно постаревшим и каким-то безжизненным. Седые брови нависали над глазами, в которых читалась теперь не воля к власти, а старческая боль, губы опустились в уголках, морщины на лице и шее стали глубокими, а руки тряслись.
— Уеду, Ритонька, жить на Кипр, — с тоской в голосе говорил он мне. — Детям и внукам я здесь не особо нужен, государству свое отслужил.
— Там, наверное, хорошо, — по привычке старалась подбодрить его я. А сама подумала о том, что сейчас нашему сыну — или дочке — исполнилось бы пять лет, и генерал был бы нужен ему. И еще как! Не было б тогда у старого эгоистичного болвана повода для вселенской тоски. Мне ни на секунду не стало его жаль. — Конечно, поезжайте.
Сама я в то время только и мечтала о том, чтобы избавиться от этого груза. Каждая встреча с ним вызывала такой невыносимый приступ тошноты, что я — не склонная к бурным проявлениям эмоций — колебалась на грани срыва и истерики. Мне было уже давно за тридцать, и этот жуткий по своей бессмысленности и омерзительности роман высасывал из меня остатки молодости. Я спала и видела, как бы избавиться от мерзкого старика. Прикованная к нему, вынужденная оставаться верной — хотя бы ради собственной безопасности, — я видела, словно из окна летящего на всех парах состава, что жизнь моя проносится мимо. Что еще чуть-чуть — и на меня уже никто по собственной воле внимания не обратит.
А мне, вошедшей в пору женской зрелости, растратившей красоту и молодость на решение материальных проблем, нравились теперь мальчики помоложе. Привлекала в них прежде всего внешняя гармония и красота — именно те качества в мужчинах, которых я была лишена на протяжении многих лет.
От генерала я действительно успешно избавилась. Он, разумеется, понял, что, лишившись своего положения в обществе, не сможет меня удержать, и поступил как сильный человек — оставил меня сам. Даже дал мне возможность без помарок сыграть финальную сцену: «Тяжелое расставание с любимым». И на прощание, как бы извиняясь за свой поступок, которому я на самом деле была безумно рада, сделал очень щедрый подарок. Только благодаря этому, последнему в отношении меня жесту, теперь я вспоминаю этого человека не с отвращением, а с чувством благодарности.
Я до сих пор не знаю, уехал ли он на свой Кипр или осел где-нибудь в Подмосковье. Да и неважно это — главное, я, истратив на него лучшие годы своей жизни, сбросила наконец чудовищный груз. А квартира, должность директора департамента компании и последний подарок — печальные награды за боль и постоянство — остались со мной.
В квартиру я потом таскала мальчишек из Настиного клуба — когда больше некуда было их вести, — и каждый раз именно здесь на меня накатывали редкие приступы не морального, а настоящего, физического, садизма. Хотелось обладать мужским телом так, чтобы оно страдало, чтобы на нем оставались следы ожогов, кровоточащие царапины, болезненные раны. Черт его знает, мстила я таким образом своим предыдущим мужчинам или просто слетала на время с катушек, но меня вело за собой внезапное, необъяснимое желание. Откуда оно бралось, выяснять не хотелось. Я не видела никакого смысла копаться в себе.
Удивительно, но сейчас на меня нахлынули те же самые ощущения: стоило нам с Егором переступить порог квартиры, как я, не дав ему опомниться, содрала с него всю одежду и поставила перед собой на колени. Мне хотелось, чтобы он ласкал меня губами и языком до своего полного изнеможения, до обморока. Я жаждала одного — чтобы он ощущал боль в коленях от долгого стояния на жестком ковре, чтобы челюсти сводило от напряжения, чтобы болели щеки. Не давая ему передохнуть, я с силой прижимала его лицо к себе и одновременно шарила между его ног острым носком лакированной черной туфли. Я оттягивала время, то и дело погладывая на часики на своем запястье, отстранялась, когда понимала, что готова вот-вот сорваться. А потом вдруг потеряла контроль над собой. Забылась и забилась под его губами в невероятно сладостных конвульсиях.
Очнулась я уже в постели — раздетая и со сводящим с ума ощущением Егора внутри себя. Оставшуюся часть ночи он вытворял со мной все, что хотел. А мне неожиданно понравилось плыть по течению и повиноваться, тем более что наши желания совпадали, соединившись в единый, пылающий безудержностью и жаром поток. А под утро меня охватил вдруг непреодолимый страх: почему-то стало казаться, будто на нас все время кто-то смотрит. Мне пришла в голову дикая мысль, что в квартире устроена скрытая камера. И даже не одна. Стало страшно. Вспомнился генерал. Я отстранилась от Егора и все время, до того как настал момент вставать и собираться на работу, думала, чем именно генерал может мне теперь помешать. Какая-то паранойя. Ни до чего конкретного я так и не додумалась, но очевидно было одно — он способен испортить мне жизнь уже одним фактом своего прошлого существования в моей судьбе.
На работу мы с Егором собирались так, будто были едва знакомы и только по воле случая оказались в одной квартире. Да и то это недоразумение было временным. Правда, Егор пытался пару раз приобнять меня и поцеловать, но был сурово послан таким устрашающим шипением, что быстро отказался от своих попыток. В офис мы заходили, как и положено, — взбешенная начальница и провинившийся подчиненный. Егор безропотно принял на себя эту роль, видимо, напрочь забыв свою выдуманную историю, которой парил мне мозги вчера ночью в кафе. Разумеется, он прекрасно понимал, что в такую чепуху я просто не могла поверить. Мне все было предельно ясно с этим договором, кроме одного: что именно Егор сделал со мной, чтобы получить чертову подпись, и почему я об этом ничего не помню. Конечно, я могла немедленно уволить своего подчиненного, могла разделать его так, что карьера не только в «РусводКе», но и в любой другой компании будет для него сродни мечте полететь на Луну, но у меня имелась причина не рубить сплеча. И этой причиной было его восхитительное, сильное и прекрасное тело, от одного прикосновения к которому я начинала сходить с ума. Неизвестно, чем все в итоге обернется, но пока у меня есть возможность пользоваться этим телом, я ее не упущу.
Я зашла в свой кабинет, предварительно усадив Егора за стол секретаря — благо место было свободно — и дав задание собрать все материалы по делу, а затем написать объяснительную записку. Чтобы составить документ, он должен был выйти на контакт со всеми задействованными департаментами и отделами, дабы не городить в своей записке совершенно нереальную чепуху. На мой взгляд, руководители, участвовавшие в подписании договора, должны были задавить Егора фактами и массой. Так, чтобы у него пропало желание, глядя мне в глаза, отпираться от содеянного и нести околесицу. Главное — пусть внимательно ознакомится со всеми документами, которых в его понимании якобы не существует, и поймет, что упираться бессмысленно. На все это ему был дан срок два дня — то есть до утра пятницы. Пусть признается сначала, а потом подумаем, как можно вытащить его из этой ситуации живым. Полностью оправдывать его перед акционерами я однозначно не собираюсь, но удар обязательно смягчу. Если, конечно, Егор честно во всем сознается и скажет наконец, когда и каким образом заставил меня поставить на листе согласования контракта свою подпись.
