Барбара Картленд - Люби меня вечно
— Ты поедешь со мной, моя любимая, — сказал он мне. — Нас обвенчает первый же священник, которого мы встретим, и в Англию мы приедем уже мужем и женой. Я не богат, но род мой древний и достойный, а главное, я люблю тебя, люблю всем сердцем!
Глаза графини сияли, губы мечтательно улыбались. Мыслями она унеслась в счастливое время своей ранней юности.
— И вы убежали, мадам! — воскликнула Эме. — Как это романтично и как смело!
— Да, это было смело. Мой отец был тяжелый человек. Он всегда правил нами железной рукой, и я не испытывала к нему нежности — только страх. Мать моя тоже не имела в семье права голоса. Так что однажды ночью, когда все в доме спали, я осторожно спустилась вниз, через окно вылезла в сад и побежала к воротам, где меня ждал Генри.
Он нанял экипаж, и мы проехали пять или шесть миль до какой-то маленькой деревеньки, где была бедная сельская церковь. Генри договорился со священником, что тот нас обвенчает. Я до сих пор помню, как там было холодно и темно. Но мою руку держала рука Генри, и эта рука казалась теплой, сильной и надежной.
После венчания мы отправились в другую деревню, мили за три от первой, где и провели ночь. Эти часы по сей день остаются самыми счастливыми в моей жизни. Мы так и не заснули и до самой зари лежали, крепко обнявшись. А потом встали и оделись, собираясь пораньше отправиться в путь.
В то утро мы все время смеялись, полагая, что никто нас не найдет и не сможет задержать. Но днем отец догнал нас. Его чистокровные лошади были куда быстрее тех, что сумел нанять Генри. Я до сих пор не могу забыть свой ужас при виде отца, выходившего из экипажа.
Мой муж сдержанно и спокойно отвечал на упреки и оскорбления. Но потом отец выхватил шпагу, и я закричала. Однако ни один из них не обратил на меня внимания. Я опустилась на колени на краю дороги, умоляла их остановиться. Так мне было суждено увидеть, как мой возлюбленный погиб от руки моего отца.
Мне даже не позволили проститься с Генри, поцеловать его. Он лежал на траве с закрытыми глазами, кровь заливала рубашку, шпага выпала из руки. Отец силой втолкнул меня в карету и отвез домой.
Со мной случился буйный припадок, но отцу удалось удержать меня. Дальше я не помню ничего: спасительная темнота окутала мое сознание, так что на некоторое время я избавилась даже от собственных страданий. Болела я несколько месяцев, но прежде чем сознание вернулось ко мне, моя мать уже знала, что у меня будет ребенок.
Произнеся это, графиня попыталась гордо поднять голову, но все ее существо выражало лишь бесконечную печаль. Она продолжала, обращаясь уже непосредственно к Эме:
— Я не хочу, чтобы ты думала, что я стыдилась или не хотела иметь ребенка от Генри. Напротив, я гордилась и радовалась. Сознание приближающегося материнства спасло меня от безумия, вернуло душевное и физическое здоровье. Сознание, что ребенок Генри родится и будет жить, придало мне сил.
Однако мои родители решили, что никто не должен догадаться о том, что они называли моим «позором». Под предлогом болезни мать увезла меня в Италию. Там, у моря, в крошечной рыбацкой деревушке, родилась моя дочка. К счастью, у нее оказались такие же огненно-рыжие волосы и голубые глаза, как у отца. В его семье это считалось фамильной чертой.
Эме вскрикнула и прижала руки к сердцу, но через секунду затихла, не сводя глаз с графини.
— Я не в состоянии описать, что я испытывала, держа на руках этого ребенка. Я чувствовала, что вся наша любовь получила новую жизнь в этой малютке.
Но вскоре мать объявила мне, что меня ждет. Мой отец обо всем рассказал кардиналу де Роану, нашему дальнему родственнику.
Оказалось, что кардинал приветствовал предстоящее вступление своей родственницы в семью де Фремонов, которые играли столь значительную роль при дворе. Он обещал помочь. Родители же пообещали, что не допустят ни малейшего сопротивления с моей стороны.
Мне сказали, что ребенка поместят в монастырь де ла Круа в Сент-Бени. Этот монастырь, одно из самых богатых учреждений епархии, кардинал особенно ценил и хорошо знал мать-настоятельницу. Моя мать сухо заметила, что моему ребенку очень повезло. Только благодаря протекции самого кардинала девочку удалось поместить в столь аристократическое место. Я пыталась протестовать, доказывала, что должна сама растить дочку, но меня никто не слушал.
У меня были только две возможности: убить и ребенка, и себя или подчиниться кардиналу. Все было продумано до малейшей детали. О том, что кардинал лично заинтересован в воспитании этой девочки, знала только мать-настоятельница, но даже ей не открыли имена родителей ребенка.
Ребенка должны были оставить у ворот монастыря как подкидыша. В таких случаях младенца обычно передавали в какой-нибудь монастырь попроще. Но моей девочке предстояло остаться в де ла Круа.
Воспитанная в католической вере, я отвергала самоубийство. Мне оставалось лишь подчиниться. В Италии мы прожили еще почти месяц. Я нянчила дочку, и каждая минута, каждый час, проведенные с ней, казались столь же драгоценными, как время, проведенное с ее отцом. Мне даже не хотелось спать, чтобы не потерять ни крупицы этого счастливого времени.
Я провела со своей девочкой двадцать восемь дней — и это все, что осталось мне в жизни. А потом пришло время возвращаться во Францию. Так мы прибыли к монастырю де ла Круа.
В последний раз я поцеловала свою малышку. Тайком от матери я заранее написала маленькую записочку и спрятала ее в одеяльце. Потом я положила ребенка у ворот монастыря, дернула веревку большого колокола, оповещавшего монахинь о приходе посетителей, и уехала прочь.
В этот момент словно что-то умерло во мне. Я больше уже ничего не чувствовала. Не любила, не могла ненавидеть, не испытывала ни счастья, ни горя. Я просто жила в почти нереальном собственном мире, где прошлое казалось более живым, чем настоящее, а будущего не было вовсе.
Через месяц я вышла замуж за Шарля де Фремона. Он действительно любил меня, а я не могла понять, как он не видит, что я не живой человек. Возможно, ему и нужна была послушная, все принимающая жена, поскольку я ни разу не слышала от него жалоб. Родители радовались моей свадьбе, а о том, что ей предшествовало, словно забыли.
