Сидни Ламберт - Ложь и любовь
– Здесь же не пешеходная зона. Машины и лошади не всегда совместимы. Кто-то посигналит, а она понесется, потопчет людей.
– Здорово!
Когда между Мишель и рыцарями оставалось шагов десять, Жюльен поклонился и, гордо подняв руку, начал:
– О, госпожа всех земель и морей! О, божественная леди, чьи глаза подобны звездам в небесах, перед которой красота светил меркнет, точно лампада угасает на ветру. О, моя леди! Этот рыцарь, – он указал на Дэвида, – проделал длинный путь, чтобы припасть к твоим ногам. Его судьба в твоих руках…
Машины на дороге тормозили, даже остановился какой-то автобус, люди все подходили, вокруг Мишель и рыцарей собралась целая толпа. Краем глаза она заметила трех полицейских, которые пытались прорваться сквозь живое оцепление и выяснить, в чем дело.
– Дайте людям объясниться! Не мешайте, они же ничего дурного не делают, – шикали на них.
– Движение остановилось! – пытались возразить те. – Разойдитесь!
– Десять минут! Ничего не случится, – спорили с ними люди из толпы.
В итоге полицейские решили подождать. Жюльен всего этого не замечал и продолжал решать судьбу своего сюзерена. Вот уж где в полной мере его красноречие нашло выход!
– Если он чем-то согрешил пред вами, он обязательно исправится. Сердце его разобьется, если вы не выслушаете несчастного. Много миль проскакали мы, но нигде не встретили подобной вам.
После этой тирады преподаватель античного искусства поклонился и отступил назад, отпустив лошадь и давая дорогу Дэвиду, который уже успел спешиться.
Без лишних слов тот подошел к Мишель и, опустившись на одно колено, поцеловал прекрасной даме руку.
– Не знаю, что нашептали вам обо мне сплетники и недоброжелатели, но клянусь, что это все клевета. Но, даже если вы не верите мне, я готов искупить мою мнимую вину чем угодно. Только скажите, как мне доказать мою любовь к вам. Любое ваше желание я исполню с радостью. – Он замер, склонив голову и приникнув лбом к руке Мишель.
Мишель была вне себя. Ее переполняли восторг, счастье, все вместе взятое. Голова кружилась. Лица людей, огни плыли, неслись, перемешавшись в один карнавал. Ее рука чувствовала тепло его прижатого лба, а сердце безумно билось в упоении чувств.
– Вы прошены, – только и смогла вымолвить она.
Дэвид посмотрел на нее своим пронзительным взглядом, в котором светились любовь и благодарность. Ушли страхи, сомнения, его глаза снова стали чистыми, блестящими, словно кто то невидимой рукой снял с них пелену. В руках у Дэвида появилось колечко. Простое на вид: тонкое, будто с оплетающими основу цветами. Оно блестело, переливалось драгоценными камнями. Крохотные, они словно капельки воды застыли в глубине каждого цветка.
– Моя леди, – начал Дэвид, и голос его дрогнул. – Я прошу вашей руки и сердца. Будьте отныне моей женой, госпожой всей моей жизни.
Вдруг раздались аплодисменты, кто-то даже засвистел.
– Соглашайся! Он тебя любит! – кричали со всех сторон.
Мишель была словно в бреду.
– Да, – почти простонала она, – я стану вашей женой.
Дэвид поднялся и поцеловал Мишель в лоб.
– Я люблю тебя, – шептал он словно в исступлении, – и буду любить всегда.
Тут Мишель увидела, как сквозь толпу пробирается женщина.
– Пустите, пожалуйста, пустите, там мой муж, – говорила она.
Сердце Мишель остановилось. Она вся напряглась. Женщину пропустили, и она бросилась… к Этьену.
– Жюльен!
Тот распахнул ей навстречу объятия и рассмеялся. Он не дал сказать жене ни слова и, едва обняв ее, вскочил на коня – ловко, словно всю жизнь только на лошадях и ездил. Женщина уже насупилась, явно собираясь возмутиться по этому поводу, но Жюльен, наклонившись, ухватил ее за руку и сильным движением поднял к себе. Женщина была стройная, невысокого роста. Жюльен Этьен рядом с ней выглядел богатырем. Он поворотил коня и, проследив, чтобы жена хорошо устроилась, закричал во все горло, как когда-то в древности кричали глашатаи на площадях средневекового Цюриха:
– Дорогу королеве! Дорогу ее величеству!
Его жена засмеялась, замахала руками. Люди засвистели, зааплодировали и расступились. Жюльен пустил коня рысцой. Тут же закричали полицейские:
– Стой! Куда!
– Остановитесь немедленно!
Жюльен уже не слышал их. Он несся по улице, одной рукой придерживая жену, другой – поводья. Полицейские кинулись по машинам и поехали за ними.
Дэвид мысленно поблагодарил Жюльена: друг увел за собой полицейских, чтобы те не разлучили влюбленных сразу после примирения и взаимных признаний. Дэвид воспользовался моментом.
– Уедем, – шепнул он Мишель.
Через минуту оба уже сидели в такси, толпа провожала их свистом, криками, пожеланиями счастья и большого количества детей.
Мишель не хотелось ничего говорить. Она опустила голову на грудь Дэвида, одетую в доспехи. Металл обжег щеку холодком. Мишель было приятно чувствовать, как он нагревается от ее тепла.
– Отель «Саввой Бор-Ан-Виль», – сказал Дэвид, и машина тронулась.
Замелькали огни, люди, дома. Мишель закрыла глаза. Где-то там, под этой броней, билось сердце. Сердце горячее, чуткое, нежное и… любящее.
Эпилог
– Что прикажете делать, если я не люблю вас. И никогда не любила. Вы ведь знаете, что я и замуж вышла только по настоянию матери. Ведь вы знали. – Она обернулась, каштановые волосы рассыпались по белоснежным плечам. Жозель продолжала свою речь. Как и в прошлый раз теребила кружевной платок, разглаживая узор пальцами. Но ни ее волнение, ни тревога не казались естественными.
– Не обижайся, – шепнул Жюльен Дэвиду, – но, по-моему, она играет хуже, чем в прошлый раз.
– Я тоже заметила, – присоединилась к мнению мужа Катрин.
– Согласен. – Дэвид задумчиво кивнул. – Но она ведь предупредила, что так и будет, не хотела исполнять эту роль. Вообще играть не хотела. Я спрашивал почему. Она сказала, что я пойму.
Раздался шум. На сцене появился Рикардо. Жозель будто бы вздрогнула, ссутулилась, но все это получилось как-то наигранно.
– Ты бледна, мой друг, – сказал Рикардо, – поди приляг, до обеда еще около часа.
Он хотел обнять жену, Жозель отстранилась, опустила глаза. Не было в этом движении ни отвращения, ни равнодушия, ни ненависти. Он был пуст и показался каким-то чисто техническим приемом.
– Ты не верна! – заорал Рикардо. – Подлая изменница! Так скройся с глаз моих, исчезни!
Жозель метнулась к мужу, но тут же отстранилась, словно пораженная его гневом. Слезы побежали по ее щекам. Но глаза молчали. Жозель стояла посреди сцены, как и должна была стоять. Однако по ее виду ничего нельзя было сказать.
