Сидни Ламберт - Ложь и любовь
Поезд должен был прибыть в Цюрих через четыре часа. Дэвид, прислонившись к стеклу щекой, закрыл глаза. Чем ближе он приближался к Мишель, тем сильнее билось его сердце. Тем живее перед глазами вырисовывался ее образ. На душе становилось все тревожнее. И вдруг как гром среди ясного неба:
– Не ждал?
Дэвид вздрогнул, услышав до боли знакомый голос. Он не поверил своим ушам. Жюльен? Здесь? Или… Перед ним в самом деле стоял Жюльен и улыбался самой ясной и радостной улыбкой, на которую только был способен.
– Что?.. – Дэвид совершенно опешил. – Что ты здесь делаешь?
– Как что? – Жюльен сел рядом. – Еду. А что делают люди в поезде?
Дэвид вскочил.
– Как! Как ты здесь оказался? Катрин знает? Ты же болен, Жюльен.
Слова кончились. Дэвид только развел руками. Вид его выражал полное недоумение.
– Начнем по порядку. – Жюльен сел рядом с местом, которое только что занимал Дэвид, и деловито закинул ногу на ногу. – Катрин еще не знает, но я оставил записку в палате. Врачи тоже не знают, я им не докладывал. А что до болезни, то я почти здоров. Не мог же я, в самом деле, пропустить твое сватовство.
Дэвид не знал, что и сказать. У него просто руки опустились от такого вопиющего безрассудства. Он сел, где сидел, и обхватил голову руками.
– Жюльен, извини, но если Катрин подаст на развод, то я поддержу ее обеими руками.
– Я все очень подробно описал в записке. Катрин поймет. Я купил в аптеке те антибиотики, которые мне кололи в больнице, и пообещал их принимать. Мне, конечно, здорово влетит по приезде, но Катрин успокоит тот факт, что я с тобой…
– Ты не заслуживаешь такой жены, – оборвал его Дэвид. – Ты подумал о ней? Она с ума сойдет от беспокойства. Ты еще вчера мог отправиться в мир иной, а сегодня сбежал. Жюльен! Чем ты, вообще, думал? Тебе к вечеру, если не раньше, станет очень плохо.
– Станет плохо, – спокойно ответил Жюльен, – отправишь меня в больницу. Я написал Катрин, что буду делать все, что ты велишь. Она прочитает и позвонит тебе.
– Час от часу не легче! – Дэвид всплеснул руками. – Он натворил, а я отдувайся! Молодец! Да я высажу тебя на первой же станции. Это же надо быть таким бесчувственным бараном!
– Согласен, – Жюльен кивнул, – но вот увидишь, проблем не будет.
– Доберемся до Цюриха, и я сдам тебя в больницу, – заключил Дэвид. – И не спорь со мной.
– Только один день, – взмолился Жюльен. – Пожалуйста! Я же сказал, что у меня с собой таблетки. Буду лежать, но не в больнице, а в гостинице.
– Не забывай, что теперь ответственность за тебя перед Катрин, по твоей милости, лежит полностью на мне. – Дэвид строго посмотрел на друга. – Будешь лежать.
– Буду, как скажешь.
Это немного успокоило Дэвида.
– А как ты выбрался из больницы?
– Ой! – Жюльен махнул рукой. – Даже рассказывать не хочу. Потом как-нибудь. Но это было весело.
– Не сомневаюсь. – Дэвид уставился в окно. – Чего тебя понесло вслед за мной?
– Как тебе сказать? – Жюльен засмеялся. – Есть пара идей по поводу того, как сделать предложение Мишель.
– Какие еще могут быть идеи? Лучше бы придумал, что я скажу Катрин, когда она позвонит. Ты… – Не успел Дэвид договорить, как во внутреннем кармане его пиджака затрясся сотовый, словно предчувствуя те излияния, которые сейчас придется передавать.
– Вот теперь бери и сам объясняйся. – Он протянул телефон другу, но тот отстранился. – Ох, – только и сказал Дэвид, нажимая кнопку.
– Алло! Дэвид? Жюльен с тобой?
Мишель стала перебирать тетради, дискеты. Она уезжала второпях и могла оставить многое из того, что пригодилось бы теперь в учебе. Два ящика одних только книжек, распечаток, взятых когда-то из Интернета, ксерокопии… Хорошо, что отец встретил ее. Сама Мишель не управилась бы со всем этим богатством. Остальные вещи Мари обещала выслать после того, как Мишель даст знать, что доехала и все хорошо. На полу были разбросаны листы, диски, книги. Мишель не знала, за что ей взяться. Столько проблем навалилось сразу… И одна из главных – как объяснить все родителям? Почему, вдруг, такая перемена? Что случилось? Ничего лучше – чем короткое «соскучилась», она пока не придумала. Ни отец, ни мать не допекали ее. Не задали ни одного вопроса. Они поняли, что произошло нечто серьезное, возможно, непоправимое, но не хотели лезть с расспросами. Дочь сама все расскажет, если посчитает нужным. Мишель была им за это крайне благодарна.
Ее не прогнали. Целыми днями просиживала она в своей комнате, ссылаясь на то, что разбирает вещи. Между тем Мишель сама не знала, как можно назвать ее времяпрепровождение. Все кругом опостылело ей. Учеба, карьера утратили смысл. Она готовилась учиться в новом университете, хотя сейчас ее ничто не интересовало.
Даже, напротив, все отталкивало. Потому что весь мир клином сошелся на Дэвиде Митчелле, этом мерзавце, и Мишель ничего не могла с собой поделать. Его прикосновения, его ласки были еще свежи в ее памяти. Иногда Мишель казалось, что она слышит за спиной его дыхание. Она оборачивалась и подолгу смотрела в одну точку. Задумавшись, сидела часами неподвижно, и только слезы беззвучно катились по ее щекам.
Глаза не видели, уши не слышали. В пустом взгляде выражались только тоска и мука. Мишель не хотелось есть. Сон… Во сне приходил он. Одна ночь, проведенная с ним, повторялась как видеозапись. Мишель видела себя счастливой и его… Жизнь ее распалась на две половины: до этой ночи и после. До – пустота, после – беспробудная тоска. Мишель чувствовала это все острее. Вот когда она поняла, что имел в виду Жюльен Этьен, говоря на лекциях о понимании любви древними греками. Они считали ее независящей от человека страстью, болезнью, которая охватывает и томит, спасения от которой никто не знает. Рок, неизбежность. Человек беззащитен перед собственными чувствами. Влюбленные считались одержимыми и несчастными, если не находили удовлетворения своей страсти. Древние греки воспевали любовь, восхищались ею и боялись одновременно. Особенно если страсть была запретной. Древние трагики почти все свои произведения посвятили этой теме – неразделенная любовь, бессилие человека перед роком, судьбой. Только теперь Мишель поняла, что заставляло их думать так. Страсть жгла ее душу и сердце. Томила, рвала, истязала… Часами Мишель просиживала с одной тетрадью в руках. Она гуляла по улицам родного города, а перед глазами стояли едва распустившиеся деревья той самой аллеи в городском парке Базеля. Мишель не видела людей, машин. Если бы ее вдруг сбил автомобиль, она, наверное, умерла бы счастливой, потому что со смертью пришел бы покой. Мишель даже стала подумывать о самоубийстве. Мысль эта посещала ее все чаще и чаще, несмотря на то, что она всячески гнала ее прочь. Пройдет, это бывало и раньше, не я первая, не я последняя, повторяла она себе, пытаясь вспомнить подобные случаи, но на ум приходили, как назло, одни древнегреческие трагедии, в которых, если герои сами себя не убивали, измученные чувствами, то им помогали умереть. Мишель, возможно, хватило бы решимости. Но ее останавливала забота о родителях – она была единственной дочерью.
