Розамунда Пилчер - Сладкие объятия
«Ну, — спросил он свое глуповатое отражение, — и насколько же ты сентиментален?» Но когда он оделся, то пошел и раскопал свой старый проигрыватель, вытер пыль с пластинки Фрэнка Синатры и поставил ее на проигрыватель.
Хуанита закончила драить террасу и теперь, заслышав музыку, положила щетки и вошла в дом, оставляя на кафельном полу следы от своих мокрых босых ног.
— Сеньор, — сказала она.
— Хуанита! Buenos dias.
— Сеньор хорошо спал?
— Возможно, слишком хорошо.
Я привык к песенке,
которую она насвистывает днем и ночью.
— Где сеньорита?
— Она уплыла к яхте сеньора, чтобы поплавать.
— На чем она туда уплыла?
— Она взяла маленькую лодку.
Он в изумлении поднял брови:
— Ну что ж, рад за нее. Хуанита, у нас есть кофе?
— Я приготовлю.
Она пошла набрать воды, а Джордж вдруг понял, что чувствует себя достаточно хорошо, чтобы закурить. Он нашел сигарету, зажег ее, а затем осторожно сказал:
— Хуанита?
— Si, сеньор.
— Американка оставалась вчера вечером в «Отеле Кала-Фуэрте»…
— Нет, сеньор.
Он нахмурился:
— Что ты хочешь сказать?
Хуанита ставила на кухне чайник.
— Она не оставалась, сеньор. Она уехала в Сан-Антонио прошлой ночью. Она не взяла комнату в гостинице. Росита сказала Томеу, а Томеу сказал Марии, а…
— Знаю: Мария сказала тебе. — Но новость, которую сообщила Хуанита, принесла ему позорное облегчение, хотя мысль о том, что Фрэнсис неслась в Сан-Антонио ночью в машине, подобно смертельной бомбе, вызвала у него мурашки. Он молился, чтобы ничего не случилось, чтобы она не попала в аварию, чтобы не находилась сейчас в какой-нибудь обочине в перевернувшейся машине.
С видом человека, со всех сторон окруженного несчастьями, он почесал шею сзади, затем пошел на террасу поискать свою вторую головную боль. Он взял бинокль и навел его на «Эклипс», но, хотя шлюпка мирно качалась на волнах под кормой яхты, Селины нигде не было видно.
Однако день стоял прекрасный. Такой же солнечный, как и накануне, но более прохладный, а из входа в бухту катилось ласковое море. Сосны качали своими колючими головами в такт ветерку, а небольшие волны весело бились о слипы. Все вокруг наполняло его радостью. Голубое небо, голубое море, «Эклипс», стоящая на якоре и покачивающаяся на спокойных волнах, белая терраса, красная герань, все такое милое и знакомое и в то же время волшебно-свежее этим утром. Перл сидела на краю причала, поедая восхитительное лакомство в виде рыбьей требухи, которую она где-то нашла; Фрэнсис вернулась в Сан-Антонио, а Хуанита варила ему кофе. Он не мог вспомнить, когда он так прекрасно себя чувствовал, когда был так полон надежд и оптимизма. Как будто он много месяцев прожил в унылом мраке приближающейся грозы, а теперь гроза миновала, давление выросло, и он снова смог дышать свободно.
Он сказал себе, что он подлец, что должен ползать в грязи в приступе ненависти к самому себе и раскаянии, но чувство физического благополучия было слишком для его совести. Все это время он стоял, опираясь ладонями на стену террасы, и теперь, когда он выпрямился и встал, увидел, что его ладони выпачкались в белой краске. Подсознательной реакцией было вытереть руки о джинсы, но в этот миг его внимание привлекли отпечатки его пальцев на белой стене, которые так четко вырисовывались, как микроскопическая схема. Схема его самого, единственного в своем роде Джорджа Дайера, как и жизнь, которую он прожил, и то, что он делал сейчас, — все это тоже было уникально.
Он не очень-то гордился собой. В течение этих лет он причинил боль и обидел слишком многих, а о прошлой ночи, которая явилась кульминацией зла, он даже и думать не мог. Но ничто из этого не могло отвлечь его от теперешнего ликующего чувства осознания своей личности.
Я так привык к ее лицу.
Пластинка кончилась, и он вошел в дом, чтобы выключить проигрыватель. Закрыв крышку, он сказал:
— Хуанита.
Она насыпала кофе в кофейник.
— Сеньор?
— Хуанита, ты знала, что Пепе, муж Марии, вчера днем отвез сеньориту в аэропорт?
— Si, сеньор, — ответила Хуанита, но не посмотрела на него.
— Он сказал тебе, что привез сеньориту обратно?
— Si, сеньор. Вся деревня знает.
Это было неизбежно, и Джордж вздохнул, но упорно продолжал свой допрос:
— А Пепе сказал, что сеньорита потеряла паспорт?
— Он не знал, что паспорт потерялся. Только то, что у нее его не было.
— Но она сказала гражданской полиции в аэропорту?
— Не знаю, сеньор. — Она налила кипящую воду в кофейник.
— Хуанита… — Но так как она не повернулась к нему, Джордж положил руку на ее обнаженное плечо, и она резко повернула голову, и, к своему удивлению, он увидел, что она смеется над ним, а ее темные глаза горят весельем. — Хуанита… сеньорита мне не дочь.
— Нет, сеньор, — серьезно сказала Хуанита.
— Только не говори мне, что ты уже знала об этом.
— Сеньор… — Она пожала плечами. — Пепе подумал, что она вела себя совсем не как ваша дочь.
— А как она себя вела?
— Она была очень несчастна, сеньор.
— Хуанита, она мне не дочь, но она моя маленькая кузина.
— Si, сеньор.
— Ты скажешь Марии? И скажи Марии, чтобы она сказала Томеу, а Томеу, может, скажет Росите, а Росита скажет Рудольфо… — Они оба смеялись. — Я не солгал, Хуанита. Но и не сказал правду.
— Сеньору не надо беспокоиться. Если она дочь или кузина… — Хуанита пожала плечами так, как будто вопрос был слишком тривиален для обсуждения. — Но для жителей Кала-Фуэрте сеньорита — друг. Все остальное не имеет значения.
Такое красноречие было чуждо для Хуаниты, и Джордж был так тронут, что мог бы расцеловать ее, но он знал, что это сильно смутит их обоих, поэтому он просто сказал, что проголодался, и из чувства солидарности остался с ней на кухне и заглянул в хлебницу, чтобы найти там что-то, на что можно намазать масло и абрикосовый джем.
Как всегда, хлебница была забита, и свежий хлеб лежал поверх старого. Он укоризненно сказал:
— Хуанита, здесь очень грязно. Хлеб внизу уже позеленел. — И в доказательство своих слов он перевернул хлебницу и вывалил весь хлеб на пол. Вывалился последний заплесневелый кусок, а потом лист белой бумаги, которой Хуанита застилала дно хлебницы, и, наконец, тонкая темно-синяя книжица.
Она лежала на полу между ними, а они вопросительно уставились друг на друга, каждый воображая, что другой должен знать ответ.
— Что это такое?
Джордж подобрал книжицу и повертел ее в руках:
