Виктория Васильева - Обретение счастья
— Не вдавайся в потусторонную сферу. Лучше посмотри телевизор. А я приготовлю кофе.
Ольга всегда относилась к Кате с большой нежностью. И сейчас прониклась участием к ней. Но цель визита девушки оставалась пока неясной.
Привычный кофе со специями, дождавшиеся своего часа горячие бутерброды с тунцом и ветчина вскоре заняли положенные места на журнальном столике.
— Какой чудесный кофе вы готовите! Катя впервые улыбнулась.
— Я и тебя научу, если захочешь.
Ольга не решалась задавать вопросы, а девушка совсем растерялась и не знала, как начать серьезный разговор.
— В институте, как всегда, интриги и «тайны Мадридского двора». Хорошо, что вы оттуда ушли, — Катя вздохнула, — у вас там было слишком много недоброжелателей.
— А чем занимаешься ты? Продолжаешь тему? — Ольга не хотела вспоминать сотрудниц и судачить.
— Нет. Я сейчас работаю с эфирами диэтилфосфонуксусной кислоты.
— Катюша! Они ведь очень токсичны, тебе нельзя с ними работать! — в сердцах воскликнула Ольга и осеклась. Поняла, что проговорилась.
— Вы… Вы все поняли. Ольга Васильевна? — одними губами спросила девушка, и, не дождавшись ответа на этот почти риторический вопрос, продолжала. — Да, конечно. Я теперь такая ужасная, такая некрасивая. Я не знаю, куда себя девать, хочу раствориться, исчезнуть. Сил больше нет бороться с этой жизнью. Никому я не нужна — ни родителям, ни ему, — она кивнула в пространство, — ни даже ему, — на этот раз она положила руку на живот.
— Ну ему-то, положим, ты жизненно необходима, — возразила Ольга, — а все остальное неважно. На картинах всегда изображали мать и дитя. И никаких третьих лиц…
— Это на картинах… К тому же у мадонны младенец появляется в результате непорочного зачатия.
Катя пробовала шутить, и Ольга подумала, что ее дела не так уж и плохи.
— Давай, выкладывай все по порядку.
— Что выкладывать. И так все ясно. Мои пожилые родители убиты горем, а коллеги в институте похихикивают за спиной.
— Ну, а отец ребенка? Ты с ним говорила?
— Нет, я решила сначала посоветоваться с вами. Еще раньше я думала его не оставлять, но боялась идти к врачу и пропустила все сроки.
— Боже, откуда ты такая взялась, в наше-то время, когда молодежь все подобные проблемы решает, не задумываясь?
— Взялась вот… И сегодня мне нужно поговорить с вами.
— Но почему именно со мной, Катя? Нет, я, конечно, рада, что ты пришла сюда…
— Ольга Васильевна, вы только не волнуйтесь и выслушайте меня спокойно. Пожалуйста.
— Но в чем дело? — Ольга уже ничего не понимала.
— Дело в том, что… — Катя замялась.
— Так в чем же дело?
— Дело в том, что отец ребенка — ваш муж. То есть, я имею в виду Растегаева, — девушка опустила глаза, боясь встретиться взглядом с Ольгой.
— Катя, можно, я закурю? — растерялась Ольга. — Я на лоджию выйду.
Девушка молчала, словно окаменела. Ольга набросила шубку, взяла сигареты и зажигалку и вышла из комнаты в, как она называла лоджию, «дворик на шестом этаже».
Старый год никак не хотел уходить с миром, подбрасывая Буровой все новые сюрпризы.
«Муж вам изменяет. Вы вскоре получите доказательства». Вот и получила. Наконец, не словесные, а вещественные.
«Бедная, бедная девочка», — думала Ольга, формально — все еще жена Растегаева. Но все равно она ничего не понимала.
«Как? Где? Почему? Что можно сделать? Чем помочь Кате?» — на эти вопросы Ольга не находила ответов.
Глава 19
Дымок сигареты был сладок и приятен, как хрестоматийный «дым отечества». Итак, все ее замужество от начала до конца было просто мыльным пузырем. Благородный и несчастный академик, не способный обидеть даже муху, тишайший интеллигент, которого Ольга уже искренне начинала жалеть, приобретал теперь едва ли не зловещие черты.
«Этакий опереточный злой гений», — Ольга усмехнулась одними губами, представив Юрия Михайловича с Катей, и испытала искреннее чувство гадливости. — Но почему она осмелилась разыскать меня, рассказать мне все это? Неужели она думает, что я чем-нибудь смогу помочь ей и ее ребенку? Я, семь лет назад загубившая своего собственного?»
Ольга дала себе слово больше не заниматься бесплодными блужданиями в памяти. Но воспоминания навалились неотвратимо. И на этот раз они были поистине бесплодными.
…Все стало понятно через три недели после ночи «в обществе» благородных бордовых роз с пуховой проседью. Именно тогда Ольге приснился тот вещий сон, поразительно донесший живые черты не виденной раньше Вики. И вместе с ними необъяснимую уверенность, что у Алексея есть другая женщина. Странную уверенность — на уровне звериного инстинкта. Ей даже в голову не приходило, что она могла ошибаться. В том давнем сне Вика и Алексей стояли у невысокого водопада, глядя друг на друга, и Ольга чувствовала, что их пути соединены, как потоки, перемешивающиеся при падении. Облик этой черноволосой девушки, ее настроенность абсолютно соответствовали тому, новому Алексею, каким стал ее, Ольгин, любимый в результате чьих-то неведомых воздействий.
Он изменился, отдалился от Ольги, она перестала чувствовать его на расстоянии. Даже когда он бывал рядом, Ольга ощущала словно тонкий стеклянный барьер между ним и собой.
Когда-то она читала о личинках некоего вида тропических бабочек. Эти удивительные существа появляются из яиц, в целях безопасности отложенных среди камней. И каждая из личинок ползет в том направлении, в котором освободилась от тонкой оболочки яйца. Если на пути встречается камень, личинка пробирается сквозь него, растапливая кристаллическую структуру особым веществом, вырабатываемым железами. Повинуясь инстинкту, личинки выползают к свету, какие бы препятствия им не встретились. Но когда ученые накрыли камень тончайшей папиросной бумагой, все личинки погибли. Не потому, что не могли растопить бумагу — еще как могли — а потому, что просто не были запрограммированы на такое действие.
Так и Ольга не могла принять новых правил жизни, предложенных Алексеем. Она страшно устала от его постоянных исчезновений и недомолвок. А тут еще этот сон, показавшийся Ольге реальнее любой яви. Сон, наверное, и стал подобием «папиросной бумаги».
Нет, Ольга не разлюбила Захарова тогда. Она, как выяснилось, не смогла его разлюбить даже спустя целых семь лет. Но тогда вдруг ощутила себя незащищенной, одинокой, покинутой, как безутешная итальянка на картине Сандро Ботичелли… Она перестала чувствовать пульс любви, а значит, перестала жить.
И ребенок, случайный, нечаянно забредший в ее тело из какой-то неведомой Вселенной, был отвергнут Ольгой. Конечно, можно было сообщить эту новость Алексею, можно было даже приехать в Питер и поплакаться в жилетку сердобольной актрисе кордебалета. Но все эти действия означали бы вмешательство в естественный ход событий. Алексей, одержимый своими, только ему известными идеями, вряд ли смог бы переориентироваться на ее маленький женский мирок, жаждущий уюта.
