Любовь Кольцова - Розовая шубка
Но Марианна лишь прибавила шагу. Ах, как скучно слушать признания, на которые не можешь ответить! Хуже горькой редьки, хуже… репейника, попавшего в косу! И жалко Димку, свой, родной парень и все-таки не на гулянку идет, в армию, и неприятно, противно от его прикосновений, попыток обнять, поцеловать. Да что в самом деле! Поцелуи какие-то! Не он герой ее судьбы, ее прекрасного солнечного будущего! И почему он не понимает, не хочет понимать таких простых вещей?! Фу!
— Ты замечательный парень, Димочка, у тебя еще будет настоящая любовь. Ты этого достоин, я уверена. А мне надо идти, мама ждет, уже поздно, — она говорила все подряд, лишь бы охладить пыл этого мужлана, который, выпив, должно быть, с ребятами, становился груб и опасен в ночной темноте на безлюдной улице. — Все, будь здоров!
Она свернула во двор. Но не тут-то было. Его железные борцовские руки сомкнулись вкруговую за ее спиной. У самого дома, у подъезда он прижал ее к стене и стал быстро водить рукой по ее телу, по запретным местам, путаясь в пышных складках тончайшего шелка. Рот его искал ее губы.
— Марианна, Марианна! Не уходи, подожди… — Он дышал шумно и загнанно, как паровоз. — Ну, Марианна, постой, побудь со мной…
— Отстань! — вскрикнула она, с силой отпихивая его. — Убери руки! Вот еще не хватало…
Ее платье затрещало в его руках. Он опомнился, и Марианна, пользуясь мгновением, вырвалась, вбежала в подъезд, в лифт, взлетела вверх, на пятый этаж. Минута, и она отворила дверь своей квартиры.
Мама уже легла. Горела, как всегда, маленькая лампочка в коридоре, чтобы не входить в темную квартиру. Услышав ее, Татьяна Алексеевна поднялась и накинула халат. Спрыгнула со шкафа и Туська, зеленоглазая красавица-кошка.
— Что случилось, Масенька? За тобой гнались?
— Нет. Я бежала… переодеться.
— Не переодеться, а спать, уже поздно, скоро светать начнет.
— Спать в такую ночь? Ни за что! На рассвете придет автобус, поедем в центр, на Красную площадь.
— Ты сейчас одна пришла? Мне показалось…
— Меня Дима проводил, — засмеялась Марианна. — От самой школы до самого подъезда.
— Понятно. — Мать улыбнулась.
— Он в армию уходит, знаешь? На Новую Землю.
— Сочувствую его родителям.
— Он будет нам писать. А мы… мы должны отвечать. Да-с.
Марианна закрылась в ванной комнате, открыла душ, а мама заварила свежий чай, расставила чашки, разрезала торт, который принесла для дочки в честь ее праздника. Та вышла свежая, с влажными кудрями, увидела накрытый стол и захлопала в ладоши.
— Спасибо, мамуленька.
Они уселись полуночничать, пить чай и разговаривать.
… В актовом зале по-прежнему гремела музыка. Танцующих стало меньше, кто-то ушел домой, другие уселись стайками и стали говорить, смеяться, вспоминать все приколы, сознавая, что это уже в последний раз, больше никогда не собраться им вместе в родной школе, что уже завтра, сегодня, начнется иная жизнь. Потом снова шли танцевать, потом возвращались к столам за остатками бутербродов, яблок, разливали потихоньку какой-то алкоголь, по капельке, чтобы хватило на всех, неумело пили. В туалетных комнатах плавал табачный дым.
Оля ждала Диму. Она видела, как он вышел покурить и как почти следом скользнула Марианна. Оля мучилась. Все три года, с тех пор как Дима появился в классе, она замирала от волнения, если видела его хотя бы издали. Никто не знал об этом, кроме… конечно же, кроме него самого. Невозможно скрыть любовь, когда она есть, как невозможно открыть любовь, когда ее нет. Глаза Оли, голубые, ясные, выдавали ее с головой, Дима постоянно ловил на себе ее беглый, застенчивый взгляд. Но ему, каратисту, первому парню на деревне, не было корысти связываться с этой невидной белобрысой девчушкой, веснушек которой никогда не касалась косметика. Ему нравились крупные, развитые девки, развязные, как в рекламе. А любил он одну Марианну, дерзкую и отважную, лучшую во всей школе, не то что эта тихоня и скромница.
Оля мучилась. Никому, даже Ленке-хохотушке, задушевной подружке, не могла она рассказать о своей тайне. Любовь болезненно заполняла все ее существо, жила вместе с нею давно и ровно, без сомнений и надежд, казалось, с самого Олиного рождения. Оля покорилась, не борясь: или Дима, или никто… И вот теперь он уходил в армию. А сейчас ушел с Марианной. Оля даже не ревновала, она мудро чувствовала, что они не пара, что пара для Димы — она, Оля, это же так очевидно. А он не видел…
Дима вернулся хмурый. Сел в угол зала, уперся локтями в колени и стал глядеть в пол. Потом и вовсе охватил руками стриженую голову. Оля все поняла, сердце ее сжалось.
— Объявляется белый танец! — прокричал Саша, подражая диск-жокею.
Ребята насторожились. Кого пригласят? С ироническими улыбками, скрывая самолюбивое волнение, они застыли на своих местах. Оля почувствовала головокружение. Сейчас! Вот сейчас она сделает это. Другого случая уже не будет. Гулко билось сердце. Она поднялась. К нему, к Диме! Ну же, смелей…
Тоненькая, в белом платье, она, замирая, пробежала по залу и встала перед Димой.
— Пойдем?
— Пошли, — согласился он снисходительно.
Ее тонкие руки благоговейно легли на его плечи. Он! Он, Дима, вот он, с нею. О, наконец-то!
Они танцевали, как и все, нечто неопределенное, просто топтались под музыку, медленно продвигаясь по залу.
— Ну, что молчишь-то? — Он смотрел сверху на прямой пробор в ее светлых подвитых волосах, чувствовал ладонью худенькую спину.
Она тоненько кашлянула, но промолчала. Он усмехнулся.
— Три года смотрела, глаз не сводила, а теперь молчишь? — он прижал ее к себе. — Уеду ведь. Можно сказать, уже завтра.
— Завтра? — пробормотала Оля, вскидывая глаза.
— Завтра, завтра. На кого тогда станешь смотреть?
— Ни на кого, — тихо произнесла она.
Дима даже приостановился.
— Пра-авда? — И отстранился, заглядывая ей в лицо. — Ты это серьезно??
Она опустила голову.
— Нет, скажи честно! — Ему не верилось, что этот неожиданный разговор происходит наяву. — Слово даешь?
— Даю.
Он присвистнул.
Оля молчала. Она видела перед собой пуговки его рубашки, такие милые, с двумя дырочками, непрочно пришитые двумя-тремя стежками. Дима! Если бы ты знал…
Он облизал пересохшие вдруг губы.
— Сейчас я выйду курить во двор, приходи и ты минут через десять. Я буду ждать. Погуляем, поговорим.
— Хорошо, — безропотно кивнула она.
Ночь была тихая и благоуханная. Месяц узким серпиком светился среди тонких облаков, чуть озаряя их шелковистым светом, волны теплого душистого воздуха обнимали и словно покачивали деревья, травы, цветы. В парке, куда они свернули, пели ночные птичьи голоса, пахло фиалкой и горьковатой древесной корой.
