Зинаида Шедогуб - Работа по распределению
– Опять хандришь? – спрашивает он и, не дожидаясь ответа, сообщает:
– Только что написал стихи о Сергее Есенине… Оцени:
Когда мне грустно и печально,
Стихи читаю ваши я.
И сразу горечь и отчаянье
Мы делим вместе, как друзья…
Евгений декламирует, изредка приглаживая ладонью длинные пряди русых волос, падающих на узкие плечи. Я расслабляюсь и чувствую, как мокреют глаза.
– Нет, так нельзя! – заметив мои слёзы, восклицает поэт, как всегда поправляя прилепившиеся к широкой переносице массивные очки.
– Поднимайся: пойдем гулять.
Одергиваю примятую юбчонку, набрасываю темно-зеленый нейлоновый плащ и иду за ним…
Фонари тускло освещают асфальтированные дорожки, деревья и кусты.
Сгорбившись, Женя шагает впереди, за ним тороплюсь я. На Старой
Кубани молча стоим на мосту, любуемся темной лентой реки, омывающей остров, слушаем, как вскидывается внизу рыба. Затем находим спрятавшуюся в зарослях лавочку… Шумит, как водопад, текущая с ТЭЦ вода. Клубится над рекой пар. Весело прыгая по волнам, убегает вдаль луна. Купаются, наклонясь к воде, деревья. Что-то шепчет камыш.
Ивушка нежно обнимает ветками скамейку и ласково щекочет нас клейкими листочками. И вдруг из Жениных уст полились стихи:
– Как на озере зеркальном
Розоватый воздух чист.
Ветра веер опахальный
Гонит уж опавший лист.
В каждом жизнь была когда-то
Без прикрас и без чудес…
Просто жизнь: чиста и свята
Средь земли и средь небес.
И как будто нет значенья
В благоденствии листа,
Жизни вечное движенье
Прекратилось бы тогда.
Ночи длинные зимою,
Вьюга злится неспроста.
А под жухлою листвою
Зародилась жизнь листа.
Если раннею весною
Обломаешь ветку вдруг-
Оросится здесь слезою
И земля, и все вокруг.
Юноша заканчивает одно стихотворение и начинает другое.
Стихи, как птицы, вырываются из его уст, будоража мою душу. И мне кажется, что если бы Женя сейчас приголубил меня, пожалел, то я была бы ему самой верной подругой… Но он, забыв обо всем, читает свои произведения, и я понимаю, что ему нужен только слушатель…
Когда-то я мечтала о красном дипломе, об аспирантуре, но это было когда-то. А теперь не могу готовиться к госэкзаменам, и если даже сижу над учебниками, то думаю всё о нем… Игорь… Игорь…
Игорь… Но сколько можно мучиться? Наверное, надо умереть, чтоб забыть его. Изо всех сил напрягаю слух, но вижу только Светин курносый нос, её длиннющие ресницы, черную шапку курчавых волос и не могу понять, о чём она говорит.
– Господи! Хотя бы вытащить лирику Некрасова, – отрываясь от книги и блестя чёрными точечками глаз, просит Светлана, и я радуюсь, что, наконец-то, слышу её голос.
– Перед смертью не надышимся, – замечает Лиля. – Главное не паниковать… Я вот "Тихий Дон" не прочла, "Хождение по мукам" не открыла, Гончарова в руки не взяла… Вера, – обращаясь ко мне, просит она, – расскажи в двух словах о романе…
– Понимаешь: у помещиков Обломовых был сынок Илюша. Все делали за него слуги: одевали, кормили… И вырос хотя и добрый человек, но бездельник: ни работать, ни любить…
– Вы заходите первыми, – прерывает мою речь староста группы, сероглазая, тощая, крикливая девушка.
– Почему? – возмущаюсь я, зная, что все боятся председателя комиссии, Эльвиру Степановну Орлову, приглашённую из другого института. Говорят, она ни во что не ставит ни преподавателей, ни студентов.
– Потому что Лиля беременна, ещё родит у двери, а вы её подруги, с нею живете… Я тоже пойду: надо же кому-то ложиться на амбразуру пулемета…
Беру билет и долго не могу успокоиться: меня лихорадит, руки дрожат, буквы расплываются. Наконец, читаю: М. Шолохов, Л.
Толстой… Все. Экзамены сдам: это мои любимые писатели… Смотрю на подруг: Света улыбается, вероятно, ей достался Некрасов. Лиля знаками показывает, что погибает.
– Может, кто пойдет без подготовки? Будущие учителя должны знать литературу в совершенстве, – предлагает Орлова, приглаживая и без того зализанные назад жиденькие волосы.
– Готовьтесь, девочки, не торопитесь, – советует Татьяна
Ивановна, преподаватель литературы, бабушка Таня, так любовно называем её мы, студенты.
Неожиданно поднимается Светлана. Боже мой, зачем? Ей обычно так не везет на экзаменах… Лучше всех знает, а вечно без стипендии…
Николай Алексеевич Некрасов родился…
– Погодите, – прерывает ее Эльвира Степановна. – Это каждый ученик знает… Вы прочитайте нам стихотворение, о котором не упоминается в школьной программе.
– И вот они опять, знакомые места,
Где жизнь отцов моих, бесплодна и пуста…
– Нет, – перебивает Светлану Эльвира Степановна, укоризненно глядя на преподавателей кафедры литературы, – это программное произведение.
– Не торопись, мой верный пес, – уставясь на неё, с дрожью в голосе говорит студентка, но, видя недовольное покачивание головой, умолкает, подбирая очередное произведение.
– Что ты жадно глядишь на дорогу…
В неведомой глуши, в деревне полудикой… – вновь и вновь со слезами в голосе начинает декламировать Светлана и тут же умолкает.
Я не могу сосредоточиться: слежу за этим поединком и боюсь одного: подруга не выдержит, сорвётся и наговорит глупостей.
– Достаточно: идите, – холодно прерывает очередную попытку Орлова.
Светлана, вся в красных пятнах, уходит, а я удивляюсь, почему никто из преподавателей не защитил её.
Вызывают отвечать Лилю. Она, выпятив вперед живот и глядя в прищуренные бесцветные глазки Орловой, выразительно, чеканя каждое слово, говорит:
– Перечитаем роман Гончарова "Обломов"! Кого же мы видим? Илюша
Обломов…
– Какая речь! – восхищается Эльвира Степановна. – Вот это настоящий литератор! Сколько чувств… Блестяще… Достаточно…
Отвечать за Лилей сложно: не хватает смелости, дерзости, индивидуальности. Я тороплюсь, хочу побольше выбросить из себя знаний, но меня перебивают:
– Куда торопитесь? Вас же дети не поймут… Идите…
Выхожу из аудитории – ко мне плача бросается Светлана.
– Как обидно, – твердит она. – Я же всё знала…
– Нет, не всё. Ты не знала, что нужно было Орловой. Её можно было сразить только артистическими способностями, но ничего, – успокаиваю я подругу. – Покажешь ещё свои знания в далекой сибирской деревне…
Получив диплом, еду домой, в Чёрный Ерик, чтобы отдохнуть перед поездкой в Чечено-Ингушетию, куда я направлена работать по распределению. Останавливаю автобус возле хаты, чтобы как-нибудь дотянуть набитые вещами и книгами чемоданы. Открываю покосившуюся деревянную калитку – ко мне с визгом бросается пес Моряк, приземистый, неуклюжий коротышка. Изо всех сил виляя хвостом, он лижет мои руки, лицо, хватает ручку чемодана, словно пытается мне помочь.
