Розамунд Пильчер - Конец лета
С другой стороны, этот тихий уголок был местом одиночества. По ночам сквозь щели в окне с воем врывался ветер, комнаты наполнялись странными шорохами и скрипами, и мы словно оказывались на корабле, застигнутом штормом. Когда рядом находился отец, это даже забавляло, но если я оставалась одна, то мое воображение, подпитываемое сообщениями местных газет о творящемся вокруг насилии, разыгрывалось не на шутку. Ветхая хижина, даже запертая на все замки, не остановит злодея, решившего в нее забраться, тем более теперь, когда лето закончилось и соседи, собрав вещи, разъехались кто куда. Рассчитывать ни на кого не приходилось, даже до Миртл и Билла нужно было добираться без малого полмили. Правда, у меня был спаренный телефон, но он не всегда работал. Так или иначе, но перспектива остаться тут на осень не особенно грела душу.
О своих страхах я никогда не рассказывала отцу. Как-никак, его ждала работа, к тому же человек он необычайно проницательный и, несомненно, знал, что я способна довести себя до ручки, вот почему он разрешил мне завести Рыжика.
В тот вечер, после солнечного дня, проведенного на пляже, где я познакомилась с веселым парнем из Санта-Барбары, наше убогое жилище действовало на меня особенно угнетающе.
Солнце скользнуло за линию горизонта, и холодный ветерок зашелестел в кронах деревьев. Быстро темнело, и, чтобы было веселее, я разожгла огонь, бездумно тратя драгоценные дрова, приняла душ, вымыла голову. Затем, обернув ее полотенцем, пошла в свою комнату за чистыми джинсами и старым белым свитером, который раньше носил отец – до того, как я случайно выстирала его в горячей воде.
Под «бордельным» зеркалом стоял покрытый лаком комод, служивший мне туалетным столиком. На него, не найдя ничего лучше, я поставила фотографии. Их набралось так много, что они едва разместились на комоде; как правило, я почти не обращала на них внимания, но сегодня мне захотелось еще раз полюбоваться снимками. Расчесывая спутанные длинные волосы, я с любопытством принялась рассматривать карточки одну за другой, словно они принадлежали человеку, которого я едва знала, и изображали места, которые я никогда в жизни не видела.
Вот официальный портрет моей матери в серебряной рамке. Ее плечи обнажены, в ушах бриллиантовые сережки; ей только что сделали прическу в салоне «Элизабет Арден». Фотография красивая, но такой я маму не запомнила. Мне больше нравилась другая, увеличенная с моментального снимка, где она сидит в зарослях вереска в шотландской юбке и чему-то радуется. Далее шел целый вернисаж – это уже мой монтаж в виде большой папки, где я вставила несколько любимых снимков. На одном «Элви» – старый белый дом, окруженный лиственницами и соснами; вдали, у края лужайки, видна сверкающая гладь озера с причалом и неподъемной старой лодкой, на которой мы отправлялись ловить форель. На втором – моя бабушка, замершая у распахнутых балконных дверей с неизменными садовыми ножницами в руках, готовая через минуту вернуться к работе. А вот цветная открытка с видом на элвинское озеро, которую я купила в почтовом отделении Трумбо. На следующей карточке засняты мои родители. Они стоят перед старой машиной, а у ног матери прикорнул толстый темно-каштановый спаниель.
На многих фотографиях запечатлен мой двоюродный брат, Синклер. Их десятки. Синклер со своей первой форелью. Синклер в шотландской юбке направляется на какое-то национальное торжество. Синклер в белой рубашке, капитан крикетной команды в подготовительной школе. Синклер, катающийся на лыжах... за рулем своей машины... в бумажном колпаке на новогодней вечеринке, немного навеселе. (На этой фотографии он обнимает хорошенькую темноволосую девушку, но я ее закрыла другими снимками.)
Синклер – сын брата моей матери, Эйлуина. Эйлуин женился, как все утверждают, слишком рано, на девушке по имени Сильвия. Опасения его родных, к несчастью, оправдались. Едва родив молодому мужу ребенка, Сильвия внезапно бросила их ради мужчины, который торговал недвижимостью на Балеарских островах. После первого шока близкие решили, что это только к лучшему, в особенности для Синклера, воспитанием которого занялась моя бабушка в «Элви». У меня сложилось впечатление, что ему с рождения доставалось все самое лучшее.
Его отца, приходившегося мне дядей, я совсем не помню. Когда я была совсем маленькой, Эйлуин уехал в Канаду. Временами он навещал мать и сына, но никогда не заглядывал в «Элви» в нашем присутствии. Я помню лишь, что просила его прислать мне настоящий головной убор краснокожего индейца. Должно быть, я накропала дяде не один десяток писем, но ответа так и не дождалась.
Фактически, Синклер был ребенком моей бабушки. И я, сколько себя помню, все время была в него влюблена. Будучи старше меня на шесть лет, Синклер всегда был моим наставником, невероятно мудрым и бесконечно смелым. Он научил меня насаживать червяка на крючок, крутиться на трапеции, играть в крикет. Вместе мы плавали и катались на санках, разводили костры, хотя это и запрещалось, соорудили дом на дереве и изображали пиратов на прохудившейся лодке.
Когда я переехала в Америку, то регулярно писала ему, но в конце концов бросила это занятие, заметив, что он почти не отвечает. Вскоре наша переписка свелась к рождественским открыткам и коротким телеграммам ко дню рождения. О его жизни сообщала мне бабушка, от нее же я получила эту новогоднюю фотографию.
После смерти моей матери, как будто одного Синклера ей было мало, она и меня взяла к себе в дом.
– Руфус, почему бы тебе не оставить девочку у меня? – Эту фразу бабушка произнесла сразу же после похорон, в «Элви», когда горе уступило место размышлениям о будущем. Мне не полагалось это слышать, но я случайно оказалась на лестнице, а их голоса отчетливо доносились из-за закрытых дверей библиотеки.
– Потому что с тебя хватит одного.
– Но я с радостью воспитаю Джейн!
– Я тоже. К тому же мне нужна компания.
– Не эгоистично ли с твоей стороны?
– Я так не считаю.
– Послушай, Руфус, ты должен думать о том, как ей жить дальше... о ее будущем...
В ответ мой отец произнес очень грубое слово. Я была просто ошарашена – не самим словом, а тем, что он сказал это бабушке. «Не выпил ли он?» – подумала я тогда...
Проявив выдержку, как и подобает леди, моя бабушка продолжала, только теперь ее голос звучал более сдержанно. Она всегда начинала так говорить, если сердилась.
– Ты только что сказал мне, что собираешься в Америку и будешь там писать сценарий по своей книге. Ты не можешь тащить с собой в Голливуд девочку четырнадцати лет!
– Почему не могу?
– А как же школа?
