Энн Вулф - Лабиринты памяти
— Завтра я собираюсь вылететь в Америку. Италия надоела мне до чертиков. Духота, всякая неразбериха. — Он покосился на девушку. — Я отвезу вас в Волтингтон. Надеюсь, там к вам вернуться воспоминания. Найдете своих родственников, друзей — будет проще освежить память.
— Спасибо, Трэвор. Не знаю, как я выбралась бы отсюда, не окажись вы рядом. Когда найду свой дом, обязательно отдам вам деньги, потраченные на меня.
Трэвора передернуло. Она что, пытается обвинить его в скупердяйстве?
— Не утруждайтесь. Я очень богат, но не скуп. Вы слишком часто смотрели в детстве «Утиные истории» — я не Скрудж Макдак.
— Мне кажется, я не люблю мультики. Хотя «Утиные истории», как ни странно, вспомнила. Чем больше вы ворчите, тем больше я вспоминаю. Удивительное совпадение.
Трэвор чертыхнулся про себя и пошел к двери, в которую имел непоправимую глупость постучать.
— До свидания, Трэвор, — язвительно-хрустально зазвенел позади голосок.
— До свидания, Амата. Завтра днем вылет — потрудитесь собраться к этому времени. Я заеду за вами.
Ничего. Довезет ее до Волтингтона — и прощай, крошка. Иначе даже толпа психоаналитиков не спасет его от нервного срыва.
2
Анализы Аматы оказались в полном порядке, как и предсказывал Ферелли. Она может отправляться в свой далекий Волтингтон вместе с Трэвором Лоу. Хочет она этого или нет.
Утро выдалось радостным, солнечным. Яркие лучи бились в окно палаты, делая ее невыносимо белой и светлой. Жарко. О существовании кондиционеров в бедной итальянской больнице, по всей видимости, не подозревали.
Измученная жарой и духотой, Амата решила принять душ. Спасительный, освежающий душ. Не слишком комфортный, но что-то гораздо лучше, чем вообще ничего. Избитая истина, ноне лишенная смысла.
Интересно, привыкла ли она к комфорту? Может, она живет в какой-нибудь трущобе, жутком квартале, населенном алкоголиками и наркоманами, и сама немногим отличается от жителей квартала? Вряд ли — откуда тогда у нее деньги, чтобы оплатить перелет в Италию? Но никаких вещей при ней не было, даже банальной дамской сумочки. Ее могли ограбить. Допустим, она приехала полюбоваться красотами Италии, но на нее напали, ограбили, а затем попытались убить. Вариант неплохой. Одно неясно: зачем ей писать на листке свое имя и название города, в котором она живет? Не могла же она заранее знать, что потеряет память. Она же не ясновидящая! Нет, любая мистика сразу отметается. А что, если она с кем-то познакомилась, написала на листке свои координаты, а потом забыла его отдать? Хотя тогда логичнее было бы написать свой телефон, на худой конец, свой точный адрес, а не только название города и улицы. (Может, не успела дописать?) А если пробелы в памяти для нее нормальное явление — ведь бывает и такое? Тогда сиди дома и не высовывайся, во всяком случае, не летай в Италию. Сколько загадок, которые ей не под силу разгадать одной! Лучше подождать приезда в Волтингтон, чем строить сумбурные предположения.
Амата выбралась из прохладного душа посвежевшей. Вытерлась и наконец впервые взглянула на себя в зеркало. Да… Лицо не многим отличается по цвету от больничных стен. Разве что изящными штрихами синевы под глазами. Жертва Освенцима! Бледная, худая. На лице — одни лишь глаза. Правда, довольно красивые глаза. Светло-зеленые, большие и выразительные. Как обычно говорят о таких глазах? Украшение лица. Для ее лица — это спасение.
После бодрящего душа Амата вернулась в палату. Ей принесли вещи. Те вещи, в которых ее нашел Трэвор Лоу. Она разорвала запечатанный пакет и извлекла из него то, что вещами можно было назвать лишь с натяжкой. И светлый плащ, и пиджак, и брюки оказались перепачканы, а в некоторых местах даже порваны. Лучше не придумаешь — бешеное везенье! Если бы это хотя бы было постирано, но, увы и ах! Кажется, ей придется это надеть — не поедет же она в больничной рубашке, халате и серых войлочных тапочках. К тому же эта одежда — собственность клиники, никто и не отпустит ее в этом. Ужасно! Краска стыда бросилась ей в лицо. Она еле сдержалась, чтобы не заплакать.
Ничего не поделаешь — надо одеваться, ведь скоро за ней приедет Лоу. В конце концов, в ее ситуации грязная одежда — далеко не самое страшное. Ничего, ты приедешь домой и все закончится, утешала она себя. А если не закончится? Что, если ей придется продолжать жить в этом кошмаре до тех пор, пока к ней не вернется память? Нет. Этого не будет. Не стоит накручивать себя понапрасну. Лучше думать о хорошем. А не можешь о хорошем — постарайся не думать ни о чем.
Как жаль, что у нее нет книги. Каким счастьем было бы погрузиться в мир чужих желаний, радостей, тревог. Нырнуть в книгу с головой и вынырнуть лишь тогда, когда закончится этот кошмар. Я люблю читать, подумала она. Кажется, я очень люблю читать. Как только я увижу книги, я смогу вспомнить, что я читала и о чем. Откуда такая уверенность? Неизвестно. Важно уже то, что она есть.
Мысль о книгах слегка подняла ей настроение. Она сняла больничную одежду и, преодолев отвращение, надела грязные вещи.
Лоу не заставил себя долго ждать, более того, и приехал раньше обещанного. То, что он увидел, повергло его в удручающее состояние.
— Боже мой! Что это на вас?! Вы собираетесь просить милостыню или лететь в первом классе самолета? Я сгорю от стыда, сидя рядом с вами!
Неужели он полный идиот?! Только гордость не позволила Амате разреветься, до того ей было обидно. Она пересилила себя, надела это шмотье, и все для того, чтобы какой-то неуравновешенный богатый кретин читал ей морали! Злость сожгла слезы, превратив их в жалкие угольки. Теперь ей хотелось выместить свое негодование на Лоу, кричать на него, оскорблять его. И ей наплевать на то, что после этого он откажется везти ее домой! Ей совершенно на это наплевать! Пусть у нее нет денег на дорогу, зато у нее есть гордость, и она никому не позволит унижать себя!
— Вы отвратительны, Трэвор! Только тупой и бесчувственный человек может упрекнуть меня в том, что я надела эти вещи, в которых я, как вы выразились, «валялась» без сознания! Если у меня нет денег, чтобы вызвать в больницу работников прачечной, которые за пять минут отстирают грязь, это еще не значит, что можно унижать меня! А теперь можете убираться ко всем чертям, я обойдусь и без вашей помощи, которая, не сомневаюсь, станет мне поперек горла!
Впервые за несколько лет Трэвор действительно почувствовал себя дураком. Амата сыпала оскорблениями, но он действительно заслужил их: как можно было обвинить ее в том, что в больнице не постирали одежду, что ей действительно нечего больше надеть! Так глупо, гадко оскорбить человека, недавно пережившего травму и потерявшего память! Кто дергал егоза язык? Любые шутки имеют предел, а он перешагнул его. Трэвору стало не по себе. Общение с этой девушкой, определенно, приведет его к срыву. Надо успокоиться самому, а потом попытаться привести в порядок чувства Аматы. Ведь недаром же он третий год примерно посещает психоаналитика!
