Саша Майская - Русский купидон
Он заехал посмотреть на участок Крупченковых просто так, от нечего делать. Как это прекрасно — никуда не спешить!
Дом успел покоситься, сад разросся до состояния джунглей, но именно это Максу и понравилось больше всего. Развалюху он снесет, а сад оставит, как есть.
Между прочим, именно здесь пролегала потайная тропа к тому самому пруду… Кстати, неплохо было бы искупнуться. Наверняка там ничего не изменилось, вода ведь проточная.
Макс сходил к машине, вытащил из багажника сумку-холодильник с баночным пивом и уверенным шагом направился по заросшей, но все еще различимой тропе во тьму.
Разумеется, пруд никуда не делся. Маленький, но удивительно чистый, с песчаным мягким дном, он мирно покоился под надежной защитой ветвей, отражая на гладкой поверхности яркие звезды. Макс тихонько рассмеялся и повалился в траву, все еще теплую после удушающего дневного зноя.
Именно здесь, на берегу этого пруда, Йорки-Сухомлиновы и Ланкастеры-Синельниковы едва не превратились в Монтекки и Капулетти. При воспоминании о ТОЙ ночи у Макса внезапно встали дыбом волоски на загривке, и он нервно передернул плечами, ощутив странное и резкое возбуждение. Как и тогда…
2
В то лето он еще раз приезжал в Кулебякино — сказать отцу, что в МГУ поступил, только на другой факультет. Разговор вышел не просто тяжелый, а очень тяжелый. Проще говоря, отец орал, а Макс все пытался объяснить, настоять на своем, просто докричаться, черт возьми! Закончилось все тем, что Макс сбежал. Прихватил со стола в кухне початую бутылку красного сухого вина и удрал в ночную мглу.
Ярость и обида душили его, вино было терпким и невкусным, но еще горше были злые мальчишечьи слезы, подкатывавшие к горлу и туманившие взгляд. Макс проломился сквозь кусты раненым зверем, уселся на берегу маленького пруда и принялся честно давиться вином.
На восьмом глотке к нему пришла галлюцинация в облике Ленки Синельниковой.
Нет, она хорошая была девчонка, чего там говорить. Аккуратненькая, скромная, больше тихоня, чем заводила, но не зануда и не ябеда. Королевой красоты ей не стать, но вообще-то все при ней — и ножки, и грудь, и тонкая, чистая кожа. Волосы у нее были русые, слегка вьющиеся, и носила их Ленка всегда в хвосте. Правда, Макс только в ту ночь разглядел, что хвост толстенный, резинка натянута до предела, и ежели эти русые волосы распустить по плечам…
В первый момент он растерялся и обозлился, а Ленка — смутилась и немножко испугалась. Все-таки родовая вражда — это вам не ссора из-за промокашки. Но потом Макс немедленно начал язвить и шипеть, что, мол, теперь, Леночка, можешь пойти и наябедничать, что я сижу в чужом саду и хлещу винище прямо из горла…
И тогда бледные щеки Ленки Синельниковой вспыхнули, глаза заблестели, и она порывисто шагнула к Максу, доверчиво схватила его за руку и торопливо заговорила. О том, что уходить никуда не надо, и уезжать навсегда тоже не надо, и что она никому не расскажет про него, и вообще! Потом они разожгли костер, чтобы комары не доставали, и тогда эта самая резинка на Ленкином хвосте лопнула, и волосы-таки рассыпались по плечам…
Легкий шорох и треск сучьев вывел Макса из нирваны воспоминаний, и он абсолютно по-мальчишечьи стремительно распластался на земле, полностью утонув в некошеной траве. Это был просто импульс — чего бояться двухметровому мужику тридцати шести лет, пусть даже и с пивом, пусть даже и в чужом саду?
Он бесшумно перекатился на живот и осторожно раздвинул метелки осота. На противоположный берег пруда вышла женщина.
Молодая, невысокая, стройненькая, хотя и не худышка. Светлые волосы до плеч, легкий сарафан развевается на ночном сквозняке. Женщина постояла на берегу, потом подошла к самой воде, тронула босой ногой воду и тихо засмеялась. Щиколотка у нее была тонкая, изящная, как у балерины.
А потом светловолосая женщина одним быстрым движением сняла сарафан и осталась на залитом луной песке, обнаженная.
Макс никогда не страдал любовью к подглядыванию. Он отвернулся бы. Если бы мог.
От светловолосого видения невозможно было отвести глаз. Луна ли была виновата, дневная ли жара, холодное ли пиво — но Максу Сухомлинову казалось, что на берегу маленького пруда стоит настоящая богиня красоты.
Длинные стройные ноги, точеные бедра, впалый живот, упругая грудь любимого Максом размера — так, чтобы помещалась в его ладонь… Стройная шея, красивый овал лица, светлая кожа. Женщина сделала шаг в воду…
Лежать на животе становилось все больнее — из-за некоторой части тела, которая реагировала на появление незнакомки отнюдь не в духе эстетического любования. Макс нервно заерзал. Хрустнул сучок. Хороший сучок, крепкий. Над мирным ночным садом словно выстрел грянул, лягушки — и те поперхнулись. А незнакомка мгновенно вскинула голову, отвела волосы со лба и пристально вгляделась в темноту.
«Ленка Синельникова!» — с некоторым даже облегчением подумал Макс, удачно скатываясь в ложбинку, оказавшуюся по соседству. По-пластунски ползать его научили хорошо, еще в армии. Зачем войскам радиоразведки ползать по-пластунски, на тот момент казалось неясным, но сержант Мурзенко придерживался принципа «Ни минуты покоя!», и ползали, знаете ли, ползали! Всю тундру, можно сказать, и тайгу…
Бегство с романтического берега прошло гладко, и вскоре Макс уже бодро шагал к машине, улыбаясь своим мыслям. Воспоминания гораздо лучше любого кино — если вам есть что вспоминать.
Костерок горел, комарам особого вреда не причиняя, но добавляя очарования летней ночи. Вино становилось все вкуснее и вкуснее — прямо удивительно. Звезды поблескивали в распущенных волосах Ленки Синельниковой, и Макс машинально втыкал в густые пряди какие-то мелкие цветочки и листочки, отчего Ленка постепенно превращалась в лесную нимфу, а может, и русалку. Во всяком случае, глаза у нее блестели совершенно по-русалочьи.
А еще она потрясающе слушала. Макс и не заметил, как взахлеб начал рассказывать ей все свои горести и беды, а выплеснув их, перешел к радостям и чаяниям — и Ленка слушала. Она не кивала, не вставляла, как Винни-Пух, «да-да» и «нет-нет», но в глазах ее захмелевший и счастливый Макс видел только одно: все, что он говорит, исключительно важно для Ленки Синельниковой, важнее всего на свете.
Его никогда в жизни никто так не слушал. Ни до того, ни, кстати, после. В юности его близкие всегда точно знали, кем хотят Макса видеть, и его собственное мнение на сей счет никого не интересовало. Потом же… потом он слишком много времени потратил на создание вполне определенного образа — жесткий, волевой, хищный, сильный, немногословный мужчина. Здесь уж не до откровений, да и не с кем как-то было.
