Алана Инош - Дочери Лалады. (Книга 3). Навь и Явь
Тёплая вода из священной подземной реки не согрела озябших ладоней Крылинки, когда она набрала пригоршню, чтобы промыть потухшие глаза супруги.
– Откинь голову назад…
Светлая струйка полилась прямо в широко распахнутые, но ничего не видящие очи. Веки Твердяны оставались открытыми, терпеливо принимая целебную воду, которая стекала по щекам и мочила рубашку на груди и плечах. Рагна с Зорицей, ещё совсем недавно весело собиравшие смородину, а теперь бледные и примолкшие, стояли рядом. Послышался то ли вздох, то ли всхлип: это Зорица, выпрямившись натянутой стрункой, впитала в свои заблестевшие глаза весь солнечный свет, который лился в окна. Её искусные пальцы, вплетавшие в вышивку узор Лаладиной любви, сейчас были средоточием тёплой целебной силы. Золотой летний загар сбежал с них, и они наполнились сиянием, особенно ярким на кончиках…
– Государыня родительница моя, госпожа Твердяна, прими мою помощь… всю, какую я только могу тебе дать во имя Лалады! – слетело с дрогнувших губ Зорицы.
Сияющие пальцы легли на незрячие глаза, и веки под ними сомкнулись. Всю свою дочернюю нежность вливала в них Зорица, склоняясь над родительницей с улыбкой, мерцавшей сквозь светлую пелену слёз… Всё дыхание своё, всю жизнь до последнего стука её любящего сердца она отдала бы, если бы Твердяна не накрыла её пальцы своими и не отняла их мягко от своего лица, прервав лечение. И вовремя, потому что Зорица покачнулась, точно от головокружения, и с измученным горьким вздохом осела на лавку. Её цветущий облик юной девы тронуло дыхание тлена: первые морщинки пролегли около её больших глаз.
– Не усердствуй так, милая, – сказала Твердяна, нежно склоняя её голову к себе на плечо и осторожно сжимая изящные пальчики дочери своей загрубевшей от работы рукой. – Зоренька, счастье моё, благодарю тебя… Но тут сил твоих маловато будет, чтобы помочь. Побереги их, они тебе самой ещё понадобятся.
Жертвенность Зорицы перекинулась и на Крылинку, перехватив ей дыхание, словно могучий порыв предгрозового ветра. Она сама легла бы тотчас замертво, лишь бы ясные очи её супруги снова смогли видеть, но её останавливала грустная мысль: ведь ежели она угаснет, отдав свои силы, как же Твердяна останется без неё, одна-одинёшенька? Они обе были уже не в тех летах, когда легко найти утешение с кем-то другим. Слишком большой совместный путь лежал у них за плечами, чтобы на оставшемся отрезке протянуть руку иному попутчику…
***
Сравнить Крылинку со стройной берёзкой никому и никогда не пришло бы в голову. Даже на заре своей юности, будучи девкой на выданье, она была крепко сбитой, налитой жизненными соками, которые так переполняли её, что от сладкого вздоха полной грудью порой трещала по швам рубашка. Никогда в своей жизни она не знала, что такое обморок: тугая мощь, пропитавшая её тело, неизменно держала её сознание в бодрой ясности. Лишь худосочные девицы, которым следовало в ветреную погоду сидеть дома, дабы не быть унесёнными в небо, были склонны к подобному – так считала неисправимая хохотушка Крылинка.
Да, посмеяться она любила, иногда даже слишком. Смеху она отдавалась так страстно, что кошки-холостячки таращились на её колыхавшуюся под рубашкой грудь, а она ещё пуще веселилась при виде их ошалелых и восхищённых взглядов. Была она заводилой и первой певицей на посиделках и гуляньях: её густого, нутряного голоса, шедшего из подсердечных глубин, не мог перекрыть никто, и лился он вязкой и тёплой медовой струёй. В пляске Крылинка ничуть не уступала своим худеньким ровесницам и могла проплясать весь вечер без устали: когда другие уже с ног валились, она ещё вовсю наяривала, отбивая ногами дроби и сияя маковым румянцем разгоревшихся щёчек. Пушистые дуги тёмных бровей, толстая коса ниже пояса, сверкающие жемчуга зубов – как в такую девушку не влюбиться?… Стоило ей игриво двинуть округлым и покатым плечом – и любая кошка падала к её ногам. Да только нужна ли была ей любая? Хоть за неудержимую жизнерадостность и любовь к веселью и приклеилась к ней слава разбитной девки, однако невинность свою Крылинка блюла неукоснительно. А уж мечтающих лишить её этого достоинства всегда было предостаточно. Знала Крылинка, что играет с огнём, но беспечно не придавала большого значения щиту из скромности, который во все времена оберегал девичью честь. Хохотала, без удержу плясала на посиделках и однажды доигралась…
Её родное село, Седой Ключ, лежало высоко в горах, и его жители пасли на шелковисто-зелёных коврах лугов огромные стада овец и коз. Своё название село получило за близость к великолепному водопаду, который низвергался с огромной высоты подобно длинным седым космам какой-то великанши, обратившейся в камень в незапамятные времена. И в один солнечный день встретила там Крылинка свою односельчанку – молодую пастушку Вояту, обладательницу тёмных мягких кудрей и янтарно-золотых глаз, а также сильного и чистого, как тот водопад, голоса, которым уж давно Крылинка заслушивалась на гуляньях. Выделяла девушка Вояту среди прочих молодых кошек и за живой, лёгкий нрав, уменье лихо плясать и за светлую улыбку, от которой в душе расцветали яблоневые сады. Воята тоже засматривалась на Крылинку… А впрочем, не делал этого лишь слепой. Однако не вошла она в брачный возраст, следовало ей ещё немного набраться ума-разума и прочно встать на ноги, перед тем как обзавестись семьёй, но молодое сердце и плоть изнывали по любви. Живя по три столетия, созревали женщины-кошки тоже долго – до тридцати лет, но то была телесная зрелость, с которою их семя получало свою дарующую жизнь силу; дополнительные пять лет белогорский обычай им добавлял на окончательное взросление – общественное, дабы к появлению у неё деток кошка успевала обрести мудрость и независимость. Пока же тридцатилетняя лоботряска Воята пасла овец своей родительницы, звонко пела на посиделках и заглядывалась на девушек.
– Крылинка, ты не бойся, я тебя не трону, – жарко зашептала она, завладевая рукой девушки. – Подари только поцелуй свой сладкий, хоть один-единственный! Давно уж на тебя смотрю, не ем, не пью, только ты в моих мыслях, красавица…
Водопад грохотал, сияя радугой на облаке брызг, деревья вздыхали густыми кронами и манили своей прохладной тенью… Чудный день для поцелуев, но Крылинка напустила на себя суровый вид.
– Рано тебе ещё, – ответила она, отворачиваясь. – В голове один ветер гуляет… Повзрослей сперва, дом построй, хозяйством своим обзаведись, ума накопи, а потом уже и подкатывай с поцелуями.
