Марсия Иваник - О, мой ангел…
Оуэн откусил приличный кусок. Сердце Нади замирало от горьких предчувствий. И все равно она не должна скрывать от него ничего. Он заслужил полное ее доверие, а теперь недалек от того, чтобы заслужить ее безоглядную любовь.
Спустя двадцать минут Оуэн стоял в комнате, изучая дверь, ведущую в кладовку. В руках он держал маленький ломик.
— Скажи, с какой стати ты заколотила эту дверь?
Надя прикусила губу.
— Я не хотела, чтобы кто-нибудь случайно обнаружил спрятанное за ней.
— Неужели у тебя были веские причины такими длинными гвоздями забивать свою тайну?
Действуя ломиком, он дюйм за дюймом приоткрывал дверь. Когда она с треском распахнулась, Оуэн чуть не потерял равновесие. Он огляделся.
— Большинство людей запирают свои секреты в шкафах, шкатулках, наконец, в сейфах, но к тебе это, конечно, не относится. Оказывается, ты хранишь здесь свои платья. Как оригинально.
— Оуэн Прескотт, я желаю познакомить тебя с моей тайной, — почти торжественно произнесла Надя.
Оуэн сделал несколько шагов по кладовке. Здесь на плечиках висели ее наряды. Их было невероятно много, едва ли не больше, чем в гардеробе самой Элизабет Тейлор. Тут же в открытых коробках лежала обувь. Среди огромных и совсем маленьких пластиковых пакетов одиноко стоял на полу картонный ящик.
— Могу я узнать, что все это значит, или мне следует догадаться самому?
— На тряпки не обращай внимания. Все дело в этом картонном ящике, — сказала Надя, стараясь ногой вытолкнуть его из кладовки. — В нем я сохранила все, что так или иначе имело отношение к моей истории.
— Все? — удивленно спросил Оуэн, помогая ей приподнять тяжесть.
— Не совсем, но я была в ней одной из ключевых фигур.
— И почему же ты скрывала свое сокровище от меня? Уж не думала ли ты, что я не смог бы отделить зерна от плевел?
— Но люди постарались изобразить меня не такой, какой я была на самом деле. Они составляли обо мне свое мнение по газетам или телевизионным передачам.
— Ах вот как! Значит, Пол видел тебя по телевизору?
— Прошлым летом в Нью-Йорке это могло случиться.
Оуэн присвистнул.
— Теперь я действительно заинтригован. — Он постучал по картонному ящику. — Что же ты натворила. Убила кого-нибудь?
— Нет, нет, никто не погиб.
— И я могу узнать правду?
— Только после того, как познакомишься с этим хламом. Если позже ты пожелаешь выслушать меня, я расскажу истинную правду. — Надя направилась к двери. — Тебе удобно здесь читать все о женщине, которой ты сделал предложение? Когда закончишь, я буду на кухне.
Оуэн остался в комнате один. Он прислушался к ее шагам. Затем сел на коврик, оперся спиной о стену, открыл ящик и углубился в Надино прошлое.
Надя налила себе еще кофе. Прошло уже два часа, а Оуэн и не думал спускаться вниз. Она неподвижно сидела, отсчитывая минуты и вслушиваясь в тишину.
Она помнила каждую вырезку из газет, которые хранились в ящике. Надя читала их много раз. В ее памяти оживала каждая фотография, опубликованная в печати.
Пять лет назад, когда Надя впервые ступила на американскую землю, у нее была только одна цель: заработать достаточно денег, чтобы перевезти всех родственников в эту страну. Она приехала сюда, воодушевленная надеждами. Америка казалась ей землей обетованной, местом, где сбываются самые радужные планы. Пропев год в ночных клубах, она скопила приличную сумму, на которую можно было приобрести билеты для трех братьев, находившихся в России. Но семья отказалась — либо ехать всем, либо никому. Надя чувствовала, как тает ее мечта. В архиве сохранилась пара вырезок о ее выступлениях в варьете и кое-какие фотографии из газет.
В некоторых заметках о ней говорилось как о певице, завоевавшей признание публики. Несколько месяцев Надя пела на эстраде фешенебельного клуба в Манхеттене и получала очень высокий гонорар. Тогда же она познакомилась с Энтони Джиотти, одним из известных гангстеров в Нью-Йорке. Свои называли его Большой Джи. Надя поселилась в комфортабельной квартире с окнами на Центральный Парк и играла роль хозяйки на сборищах, которые устраивал Большой Джи. ФБР пыталось посадить его за рэкет, но каждый раз для этого недоставало улик. Развязка наступила, когда налоговая инспекция уличила Джиотти в сокрытии доходов. Судебный процесс широко обсуждался на первых полосах газет, а журналисты нарекли Надю манхеттенской наложницей, которая на следствии только и делала, что отмалчивалась. Большой Джи был осужден по пяти статьям и сел в тюрьму, а манхеттенская наложница исчезла с горизонта.
Надя прижалась лбом к металлической решетке входной двери и смотрела в ночь. У Оуэна не было причин сомневаться в правдивости информации, опубликованной прессой, а по мнению последней, Надя была любовницей и сообщницей Энтони Джиотти.
С другой стороны сетки бились и жужжали два голодных москита. Наверное, легче было бы сказать сначала правду, а потом уж познакомить Оуэна с вырезками. Но она поступила наоборот. Поверит ли он, что Надя никогда не была той женщиной, о которой писали журналисты? Достаточно ли он любит ее, чтобы выслушать и понять?
К двум москитам присоединился третий.
Скрип ступенек дал знать, что томительное ожидание подошло к концу. Оуэн спускался на кухню.
12
Оуэн появился на кухне и посмотрел на хрупкую женщину, которая стояла к нему спиной и силилась что-то разглядеть в ночном мраке. Разложив фотографии на столе, он взялся за кофейник. Ему хотелось чего-нибудь покрепче, но вместо виски он придвинул к себе Надину чашку.
— В жизни не читал подобного вымысла, — тихо произнес он.
— Вымысла?
— Неужели ты подумала, что я могу этому поверить?
— То, что касается Большого Джи совсем не вымысел.
Надя отошла от двери и, приблизившись к столу, взяла черно-белую фотографию, сделанную четыре года назад, когда она только приехала в Америку. На нее смотрела молоденькая, наивная, полная восторженного ожидания девушка.
— У Тони было одно великолепное качество. Он любил свою жену и детей.
— Жену? Но о них там не сказано ни слова.
Надя положила фотографию обратно.
— Да, я знаю.
— Как же можно верить тому, что там написано? — Он поставил чашку на стол. — Я знаю тебя, Надя. Ты не способна стать куклой в руках какого-то гангстера, как я не могу стать звездой рок-н-ролла.
Надя загадочно взглянула на Оуэна.
— Но я же слышала, как ты поешь, принимая душ.
— Неужто ты не замечаешь, что у меня нет слуха? Пусть уж наши дети будут петь, как их мать, а от меня им достанется терпение. — Он нежно прикоснулся к ее губам.
