Эмма Ричмонд - Роковой мужчина
– Да что ты знаешь о детях! – зло сказала она, но, тем не менее, подняла свой упавший стул и уселась.
– Но я собираюсь узнать побольше. – Он забавно, как-то неуверенно улыбнулся: – Невероятно, что я принимаю участие в таком разговоре. Что принимаю это так, словно…
– Ты думаешь, я лгу? – вскинулась она, снова вытянувшись на своем стуле как струна.
Он просто посмотрел на нее, и она утихла.
– Нет, Гита, я не думаю, что ты лжешь. Перестань обороняться. Ты не одна его создала, и я не буду держаться в стороне.
– Я и не пыталась держать тебя в стороне, – пробормотала она. – Но ты не заставишь меня поверить в то, что был приятно удивлен моей новостью. После всего, что ты говорил мне тогда в коттедже…
– Ради Бога, мы можем, наконец, забыть о том, о чем говорили тогда в коттедже? Я, ей Богу, не уверен, что выдержу, если каждые пять минут ты будешь тыкать меня носом в мои собственные дурацкие высказывания…
– Я и не тыкаю тебя носом. Но ты сам сказал, что не хочешь иметь детей, не хочешь иметь жену! Ты говорил…
– Я прекрасно помню, что говорил. У меня вообще отличная память. Можем мы теперь опять поговорить о Синди?
Она раздраженно фыркнула.
– Тебе нечего бояться, так как она не вернется, – твердо сказал он. – Она уехала в Австралию.
– В Австралию?
– Да. Попросила, чтобы авиакомпания перевела ее туда. И она знает, что если когда-нибудь решит вернуться и хоть раз попытается причинить тебе боль, даже просто рискнет подумать об этом, то будет сожалеть о содеянном весь остаток жизни. Знает она и то, что это не пустые угрозы.
Несколько встревоженная такой переменой в нем – сурово сжатые губы, гневный блеск его глаз, – она прошептала:
– Что ты ей сказал?
– Я не стану тебе говорить.
– Ты будешь поддерживать с ней отношения?
– Нет. Но мне нужно, мне необходимо поддерживать отношения с тобой. Несмотря на то, что мне не разрешено прикасаться к тебе. Ведь не разрешено? – спросил он печально.
– Не разрешено.
– Потому что ты теряешь голову, когда я прикасаюсь к тебе? Точно так же, как теряю голову я, когда ты касаешься меня?
– Генри…
– Гита, – мягко прервал он ее. – Я не собираюсь отпускать тебя без боя.
– Ты делаешь мне больно.
– Я знаю.
– Значит, я должна уехать, начать новую жизнь.
– Но ты ведь продолжаешь думать: а что, если у нас есть будущее? А что, если я отказываюсь оттого, что может стать моей судьбой? Гита, я отец этого ребенка…
– О, Генри, не надо! – закричала она в отчаянии. – Пойми, я не хочу, чтобы все это было так! Не хочу быть в такой… такой зависимости от тебя. Не хочу родить ребенка без брака, без защищенности, надежности, любви. Но…
– Тогда дай мне шанс. Не отказывайся. Не дай тому, что произошло между нами, помешать мне, видеть тебя каждый день. Не дай ей победить.
– А я и не даю ей победить. Но кто сказал, что я собираюсь видеться с тобой каждый день?
– Я сказал. И как ты собираешься жить, если все-таки уедешь?
– Так же, как жила раньше! Если ты хоть на мгновение подумал, что я хочу от тебя материальной помощи, то ты ошибаешься! Я всегда могу получить работу – хотя бы на время, – а когда мне придется перестать работать, то… ну, у меня есть кое-какие сбережения, – натянуто сказала она. – От Этьена я получила очень щедрый чек.
– Никогда не трать свои сбережения, – предупредил он. – Найди себе работу с зарплатой достаточной, чтобы на нее жить. Где-нибудь рядом. – Он широко зевнул и тут же извинился: – Прости. Или переезжай ко мне, – добавил он запросто.
Она уставилась на него.
– Нет!
Он слабо, чуть поддразнивающее улыбнулся.
– Нет, – кивнул он. – Рановато для этого, не так ли? А что насчет дома? Все же решила его продать?
– Я не знаю, – со злостью сказала она. Глядя на него вызывающим взглядом, она не удержалась от прямого вопроса: – Чего ты все-таки хочешь, Генри?
Неотрывно глядя ей в глаза, он мягко произнес:
– Тебя. Ты – это все, о чем я могу думать. Мечтать, фантазировать.
В ее груди что-то тревожно дернулось, и, не в состоянии отвести от него глаз, она с трудом сглотнула.
– Я не знаю, могу ли тебе доверять, – прошептала она.
– Но тебе не кажется, что стоит рискнуть? Дай мне один месяц, Гита. Всего лишь четыре недели.
– Никаких касаний, – настойчиво сказала она.
– Никаких касаний, – согласился он неохотно. Глядя на него, в его серые глаза, на черты его твердого, такого привлекательного лица – лица, к которому ей так отчаянно хотелось прикоснуться, прильнуть губами, – она вздохнула.
– Иди домой и выспись, – сказала она тихо.
– А ты не убежишь?
– Нет.
– Обещаешь?
– Да. Но только на месяц.
Он кивнул и поднялся на ноги. Глядя на нее сверху вниз, он снова едва заметно улыбнулся.
– Я позвоню тебе, когда проснусь.
– Да.
Протянув руку, словно собираясь дотронуться до ее блестящих волос, он вовремя вспомнил свое обещание и с сожалением отдернул руку.
– Это будет нелегко. Прикосновения являются неотъемлемой частью любых взаимоотношений.
– Я знаю.
– Но ты все-таки настаиваешь?
– Да.
– Вполне справедливо. Не забудь связаться с агентом по недвижимости.
– Не забуду.
– И с врачом.
– Хорошо.
Когда он ушел, она так и не смогла понять: что, она была с ним непростительно глупой? Выиграл ли он? Месяц без прикосновений будет ужасно, отчаянно трудным. Она уже успела почувствовать, как между ними начинает расти физическое напряжение, но в настоящий момент прикосновения были единственным, что их связывало. Ей же хотелось, чтобы их связывало нечто гораздо большее. А если этого никогда не произойдет? Что ж, тогда она уедет. И вырастит ребенка одна.
Они продержались неделю. Исполненную опасностей, труднейшую неделю. Гита никогда до этого не осознавала в реальности, как часто люди касаются друг друга в течение дня: вы притрагиваетесь к чужой руке, чтобы обратить на себя внимание, берете человека под локоть, переходя с ним через дорогу, притрагиваетесь, чтобы снять пылинку с рукава, приветствуете, друг друга рукопожатием, обнимаетесь, целуетесь. А теперь ничего этого не было. Не могло быть. Она сама так захотела.
К пятнице следующей недели она чувствовала себя, как выжатый лимон, нервы ее были натянуты до предела, она была взвинченной и дерганой, как молодая, необъезженная лошадка. Ей казалось, будто грудь ее стянута тугой лентой, которая сжимает и сдавливает ей ребра, не давая нормально дышать легким. Генри же выглядел так, словно вот-вот готов взорваться. В первый день это было немного забавно, на седьмой – ничуть.
Они побывали в театре, в ресторане, и ни разу наедине. Сейчас, через несколько минут, он должен был заехать за ней и отвезти на литературный прием в гостиницу «Шератон», где проходило чествование одного из известных писателей, удостоенного престижной премии. И Гита чувствовала себя больной от напряжения и нервозности.
