Лора Брантуэйт - Ты – настоящая
В груди Виктории таяли отголоски смеха.
– Что с тобой? – почти жалобно повторила Клер.
– Все хорошо, милая, просто я кое-что решила!
– Что? – не без опаски спросила Клер. С Тори станется: могла решить уйти в монастырь.
– Что все произошедшее – это не катастрофа. Что я все смогу пережить. Что я не перестану быть собой. Что он меня не сломал. Что я по-настоящему хочу петь сегодня!
Клер сжала лицо сестры в ладонях.
– Это правда? – Она все еще искала подвох. Отговорки. Что-нибудь еще, что может быть в конечном счете опасным.
– Да, Клер. Мне почти хорошо. – Виктория расхохоталась. – Только вот холодно!
Смех облегчения – очень чистый и, может быть, излишне громкий, но искренний – родился у нее в груди. Снова объятия.
– Ну вот. – Клер нарочито серьезно, немного исподлобья взглянула на сестру. – Теперь я тоже мокрая. Тебе не должно быть обидно. К тому же в пользу сестры, которой нужно беречь здоровье и голос, я пожертвую свой халат, все еще сухой.
– Тори! Знаешь, теперь мне гораздо спокойнее. Ну, ты поняла. Так вот, это значит, что теперь мне гораздо легче будет сосредоточиться на твоей подготовке к выступлению!
– Хочешь, чтобы я распелась?
– Не-а! На этот счет я спокойна. Хочу, чтобы ты высушила волосы и поехала со мной выбирать платье и делать прическу!
– Ой, правда! – Виктория поморщилась, как от головной боли. – Без тебя я забыла бы.
– Угу. – Клер выбралась из ванной и уже копалась в чемодане в поисках фена. – Это был бы фурор. Ты бы эпатировала публику своим экстравагантным нарядом… и прической!
Виктория наскоро одевалась. Впервые за долгое время ей захотелось улыбнуться своему отражению в зеркале.
– Ах!
– Клер!
Обе сестры заметили это платье одновременно.
– Оно!
– Кажется…
Спустя несколько минут Клер сидела в кресле в бутике, нервно барабаня пальцами по колену – в предвкушении. Виктория что-то долго возилась в раздевалке.
Дорого, конечно! Ну и пускай! Могу я побаловать сестру или нет?!
Наконец Виктория появилась. Клер самым непосредственным жестом зажала рот ладонями – чтобы не завопить от восторга.
Ее сестра была великолепна. Стройную фигуру охватывало длинное платье невообразимого нежнейшего оттенка, голубовато-лилового, таким, наверное, бывает только воздух в сумерках. Строгий и одновременно романтический силуэт, ровные линии, а рукава – из тонкой сетчатой ткани, расклешенные, мягко струящиеся вдоль тонких рук Виктории.
Так принцесс рисовали! Ну, если только Катлер не появится…
Клер все-таки застонала от восторга.
– Да? – Глаза Виктории блестели.
– Да! – подтвердила Клер.
Клер не пришлось упрашивать Викторию не снимать платье.
Пускай почувствует себя королевой, притягивающей все взгляды!
Клер благословила сестру, которая настояла на авиаперелете, потому что в салоне красоты пришлось провести еще сорок восемь минут.
Виктория была так хороша, что Клер захотелось плакать от радости. Очень благородная романтичная прическа: часть локонов оставлена на шее и на плечах, часть поднята кверху, макияж в тех же тонах «летнего вечера» – голубоватый, лиловый, перламутрово-розовый – играл на лице Виктории, делая ее поистине похожей то ли на принцессу, то ли на волшебницу.
Виктория рассматривала в зеркале свое отражение.
Пожалуй, лучше – на волшебницу. Принцесса должна быть… Ну, не такой, как я.
– А волшебница – куда более загадочно, чем принцесса, правда, Клер? – спросила Виктория уже в такси.
– Да! – Клер улыбнулась и сжала ее пальцы.
Впереди их ждал очень красивый, но нервный вечер, много музыки, толпа людей, сотни взглядов… Клер волновалась за сестру ужасно: а правильно ли подобрали заказанную с самого начала фонограмму? А качественная ли она? А не распереживается ли Тори? Все ли в порядке с микрофоном? Не скажут ли Виктории за кулисами что-нибудь гадкое, после чего она откажется петь, как уже было однажды, еще в школе?
И где Катлер?!
Виктории не было страшно. Странно. Очень непривычно ощущать, что вызвала восхищение. Впервые в жизни… Впервые! И внутри было пусто оттого, что нет мужчины, того, единственного, за чей восхищенный взгляд можно отдать последний вздох, потому что уже ничего не нужно после такого счастья…
Публика перед сценой, устроенной под открытым небом, гудела как растревоженный улей. Концерт еще не начался.
Слава богу!
Клер всеми силами пробивалась за кулисы. Ее пропустили-таки – после того как она заявила режиссеру, специально для этого «пойманному», что у ее сестры слабое сердце и если она переволнуется, то может произойти тысяча самых ужасных вещей…
Виктория стояла, как в тумане. Она должна была выступать ближе к концу вечерней части программы. Клер возмущалась, а Виктория чувствовала, что ее охватывает оцепенение, в котором она может ждать очень-очень долго. Чего угодно.
И, как удар молнии, как электрический ток, пропущенный по телу, – гулкий, громкий, усиленный микрофоном голос «Виктория Маклин. Ее песня “В моем сердце боль и радость…”».
Что-то острое, искрящееся, прекрасное, как кристаллы льда в солнечных лучах, заполнило пустоту. Виктория ощутила, что нет больше оков. И не должно быть, и не будет, наверное, никогда. Шагнула на сцену…
Пока Джон добрался до парка, где проходил фестиваль, он проклял все на свете и не один раз.
Рейс действительно отложили на полчаса. Он дождался. В Кардиффе поезд на Ронту шел по расписанию только через сорок минут. Лихорадочно подсчитав, что ехать на машине все-таки дольше, Джон стиснул зубы.
В Ронте он достаточно быстро нашел отель, но мисс Маклин и мисс Джеймс там не оказалось. Джон пережил и это. Однако на дорогах уже были вечерние пробки, и Джон почти бежал до парка, едва не сбивая одних прохожих и уточняя дорогу у других.
И метров за восемьсот до Вараэдн-парка Джон услышал звуки музыки.
Уже началось. И я не знаю даже, когда было начало…
Это прибавило ему скорости.
На то, чтобы купить билет, понадобилось бы минут двадцать: из желающих выстроилась внушительных размеров очередь. Джон сунул охраннику купюру и таким образом прорвался внутрь в течение тридцати секунд.
Вдох. Выдох. Еще раз.
Нет, если она еще заупрямится, я свяжу ее и увезу куда-нибудь. И дело с концом. Пускай это будет похищение. Мне все равно…
Вдох. Выдох. Вдох…
Здесь было очень много людей. В основном – среднего возраста, мужчины и женщины, и пожилые леди в шляпках, и джентльмены преклонных лет в несовременного покроя костюмах, и даже молодежь, в основном интеллигентного вида. Это был один из своеобразных фестивалей, на которых публика не сидела на месте, а прохаживалась, могла подходить ближе к сцене или просто наслаждаться прогулкой в парке под звуки живой искренней музыки.
