Глория Даймонд - Наваждение
Он уехал. Никаких объяснений не будет. Ее охватило облегчение и отчаяние одновременно. Уехал.
Когда Конни постучала, у Эвелин даже не хватило сил встать.
— Входи, — ответила она из кресла, сдерживая слезы. — Он уехал?
— Нет, не уехал.
Услышав его голос, Эвелин вздрогнула, и все поплыло у нее перед глазами. Это был Квентин.
— Я думала, ты уехал, — с трудом проговорила она. — Я слышала машину…
Квентин устало посмотрел на нее.
— Это была Конни. Ты и вправду думала, что я уеду, так и не поговорив с тобой?
— Что еще ты хочешь мне сказать?
Не глядя на Эвелин, Квентин вошел и закрыл за собой дверь.
— Я все же хочу рассказать тебе мой сон, — бесстрастным голосом начал он.
Сон? У Эвелин в животе что-то сжалось. Он хочет показать ей, как мучительны для него последствия лжи Конни. Она не знала, сможет ли выдержать это. Но слушать придется.
— Хорошо, — сжав кулаки, ответила она. — Я слушаю.
Прошло еще несколько секунд, потом Квентин набрал побольше воздуха в грудь и заговорил. Эвелин чувствовала, как трудно ему говорить.
— Это о Талберте. Я… никогда не понимал брата. — Его голос звучал словно издалека. — Он был так не похож на других в нашей семье, он был кротким идеалистом. Только мать принимала его таким, каким он был. Она думала, что у него есть талант к живописи. Она хотела, чтобы он учился этому, но отец возражал. — Квентин покачал головой. — Наш отец был непреклонным человеком. Может, это наследственное. Дяде тоже в свое время не разрешили посвятить себя искусству. Многие поколения Блейнов занимались исключительно бизнесом. — Он коротко рассмеялся. — Я был одним из типичных Блейнов, бизнесменом, продолжателем семейной традиции, осуждающим любое другое поведение. Боже, помоги мне. Я действительно думал тогда, что прав.
Эвелин хотела что-то сказать, но поняла, что словами тут не поможешь, и промолчала.
— Когда мать умерла, Талберту было всего девять. А мне уже двадцать. Она просила меня заботиться о брате и помочь ему найти общий язык с отцом. — Он помолчал. — Я старался. Я пытался учить его играть в бейсбол, учил, как понравиться женщинам, быть более настойчивым, то есть всему тому, что ценилось у Блейнов. Я заставил его отказаться от занятий живописью в пользу гольфа. Я так старался. Кто знал, что в один прекрасный день это обернется против меня? Но я должен, должен был это понять.
У Эвелин разрывалось сердце, она видела, как ему больно. Она вдруг вспомнила: «Может, это и будет похоже на корову, но это будет никудышная корова, черт ее подери. Ведь должна-то была быть звезда».
Квентин смотрел прямо перед собой.
— Я был дураком. Я не понял, что хотела сказать мне мать.
Эвелин отважилась спросить:
— Чего именно ты не понял?
— Она не просила меня изменить Талберта. Она просила защитить его, научить отца воспринимать его таким, какой он есть. — Его голос стал глухим от ненависти к себе. — А вместо этого я стал его врагом.
Эвелин в ужасе покачала головой.
— Не может быть, чтобы он так относился к тебе.
— Может. Когда умер отец, я не оставлял его в покое. Я заставил его пойти в школу бизнеса. Разумеется, его оттуда выгнали. И он как любой подросток начал возмущаться. Он начал пить, отказался работать в нашей компании. Днем он спал, а ночью рисовал и бродил по барам. Думаю, и на Конни он женился назло мне.
— Нет, — возразила Эвелин. — Он любил ее.
— Возможно. — Квентин почти не слышал ее. — Самым большим удовольствием для него стало спорить со мной. В тот вечер он попросил ключи от машины, которые я отобрал у него. — Лицо Квентина стало смертельно бледным. — Я не дал. Он немного выпил, к тому же шел дождь. Но он, разумеется, решил, что я ущемляю его. Ведь я был таким уверенным в своей правоте, так давил на него. Он пришел в ярость и наговорил мне кучу гадостей. Я в ответ тоже. — Голос Квентина упал до почти неразличимого шепота. — Я забыл, что у него был запасной ключ. — Его голос стал совсем безжизненным.
— Квентин, — полным слез голосом сказала Эвелин. — Ты не мог знать, что все так получится. Не мог.
— В этот день мы отвезли Конни в больницу, продолжал он. — Доктор сказал, что с ней все будет в порядке, но Талберт не находил себе места. Он хотел быть рядом с женой. Хотел защитить ее, поддержать…
— О Боже! — борясь со слезами, Эвелин взяла его за руку, словно пытаясь удержать от падения в пропасть горя и вины.
— И теперь я вижу один и тот же сон, — пустым голосом продолжал Квентин. — Я бегу за Талбертом по гравийной дорожке, чтобы остановить его, забрать у него ключи, умоляю остаться дома. Но дорожка никак не кончается, и я не могу его догнать. А он меня не слышит. — Квентин посмотрел на Эвелин невидящим взглядом. Его глаза застилала пелена горя. — Вот почему этот ребенок был так важен для меня. Я хотел получить еще один шанс. Хотел все исправить. Я даже хотел просить Конни позволить мне воспитывать его. Хотя бы временно. Я даже собрался жениться, купил кольцо для женщины, которая мне безразлична… Чтобы она помогла мне создать для ребенка счастливый дом.
Бриллиантовое кольцо! Значит, оно предназначалось не Конни.
— А кто она? — пересохшими губами спросила Эвелин.
— Одна знакомая… Просто я тогда был сумасшедшим. Но я так и не смог сделать ей предложение. — Он подался вперед. — Я был в отчаянии, Эвелин…
— Понимаю, — сказала она, положив ладони ему на грудь. — Понимаю, Квентин.
Он сжал ее руки.
— Правда? Понимаешь? — Она кивнула. — Когда я узнал о том, что ребенок не от Талберта, я был готов кого-нибудь убить, — признался Квентин. — Я просто потерял рассудок. Не знаю, сможешь ли ты простить меня.
— Уже простила, — сама не понимая, что говорит, пробормотала Эвелин. — И все это в прошлом.
— Я обеспечил содержание Конни и девочке, — закрыв глаза, сказал он, а Эвелин стала гладить его по лицу. — Им хватит на всю жизнь. Как того хотел Талберт.
Руки Эвелин замерли.
— Но… — запинаясь начала она, — но ведь ты… Зачем? Ты же считал, что Конни вышла за Талберта по расчету…
— Я больше так не думаю, Эвелин, — тихо сказал он, тронув ее губы пальцем. — Наверное, и никогда не думал. В последние дни я много размышлял и наконец понял, что мне делать. Талберта больше нет. И у меня не будет еще одного шанса показать ему, что я любил его таким, какой он есть. И в память о нем, о его терпимости и щедрости я могу только обеспечить Конни и ребенку спокойную жизнь, как того хотел он.
Слезы потекли у Эвелин по щекам. Ей было трудно дышать.
— Квентин, — дрогнувшим голосом сказала она. — Не нужно было этого делать. Конни поступила неправильно…
