Николай Попов - Лили.Посвящение в женщину
Далецкий схватился за волосы и заскрежетал зубами от душевной боли. Но в то же время поймал себя на мысли, что в этой боли, в ужасе и раскаянии его и даже в самом письме к Лили была какая-то фальшь, неискренность.
И, невольно начав анализировать себя, Далецкий почувствовал, что эти фальшь и неискренность систематически проявлялись во всех его чувствах и поступках. Как неискренни и фальшивы были чувства, которые он изображал на сцене, точно так же они были лживы и в его обыденной жизни.
Для того чтобы показать какое-либо чувство, ему необходимо было лишь привести себя в должное настроение, наэлектризовать свои нервы. Это удавалось, и он переставал ощущать неискренность и фальшь и всем своим существом отдавался этому настроению.
Внешние факторы, не зависящие от его воли, от его «я», могли усилить и ослабить его настрой. Так, например, полный зрительный зал, дружные восторженные аплодисменты способствовали тому, что его игра и пение становились более вдохновенными и захватывали публику. Если же зрительный зал был наполовину пуст, аплодисменты были жидковаты, то и Далецкий начинал играть и петь вяло и даже неестественно.
Так было и в жизни. Внешние, посторонние условия и факторы могли усилить или ослабить каждое чувство, которое он вызывал в себе.
Иногда вызванное чувство настойчиво и капризно, во что бы то ни стало, требовало удовлетворения, и тогда трудно было его ослабить. Именно такое чувство временами властно захватывало Далецкого по отношению к Лили.
Это ощущение еще более обострялось оттого, что Лили принадлежала другому — Рогожину, который и пользовался ее ласками. Сделать Лили своей, стать ее единственным обладателем — стало мечтой, навязчивой идеей Далецкого. Трудность осуществления этой мечты делала ее еще более заманчивой, и чарующий, обольстительный образ красавицы неотступно преследовал Дмитрия Николаевича.
И только чрезмерное опьянение ликерами и шампанским затуманили этот образ и сделали возможным то, что Далецкий поддался мимолетному обаянию Холмской и провел с ней ночь. Но теперь наступило отрезвление, и страстное влечение к Лили еще более обострилось.
Далецкий быстро оделся и, войдя в столовую, хмуро посмотрел на восторженно улыбавшуюся Холмскую.
— Здравствуй, пупсик! Что ты хочешь, — чаю или кофе? — пошло строя ему глазки, спросила хозяйка квартиры.
— Ничего не хочу! — нервно и грубо ответил Да-лецкий.
— На что же ты дуешься, пупсик? Ночью ты был в гораздо более приятном настроении. Что же произошло с тех пор?
— Я?! Я был вчера пьян, и ты воспользовалась этим! Так чего же ты ждешь от меня теперь, когда я протрезвел и полон презрения к тебе, а более — к самому себе.
Но Холмская не обиделась на гневный монолог оскорбленного в своих благородных чувствах любовника. Она медленно поднялась с места, охватила полуобнаженными руками Далецкого за шею и, притянув к себе, сладострастно поцеловала в губы:
— Не сердись на меня, пупсик!
— За что же мне на тебя сердиться? — нетерпеливо, с гримасой пробормотал Далецкий. — Я должен сердиться на самого себя, на свое безволие, на свою бесхарактерность!..
Он оттолкнул от себя Холмскую и принял трагическую позу, изображавшую отчаяние и скорбь. Он хотел сказать еще что-нибудь горькое и обидное для себя и Холмской, но не произнес ни слова и как сумасшедший ринулся в переднюю.
XLIV
Настроив себя на определенный лад, Далецкий, как и все нервные, безвольные люди, становился рабом этого настроения и во власти его мог совершить какой угодно безумный поступок. Только нужно было, чтобы для совершения такого поступка не встретилось на пути препятствий, для устранения которых требовался бы сильный характер. А если препятствия встречались, Далецкий пасовал, решимость его пропадала, а вместе с тем ослабевало и стушевывалось само настроение.
Выйдя от Холмской и вообразив влечение — увидеть умирающую Лили — страстным и непреодолимым, Да-лецкий нанял извозчика и поехал к ней на квартиру.
«Все равно, что бы там меня ни ждало, но я увижу ее!» — взволнованно думал он. Ему рисовалась драматическая сцена, наподобие тех, что часто изображали актеры новомодного кинематографа. Вот он вбегает в спальню любимой и сразу бросается к ее ложу, чтобы страстно облобызать руки умирающей. Она собирает последние силы и признается ему в любви, говорит, что тайно мечтала о его приходе. После этого они сливаются в чувственных объятиях. При этом в фантазиях Далецкого совсем не находилось места его сопернику Рогожину, а между тем вероятность встречи с ним в квартире Лили была вполне реальной. Но об этом певец сейчас как-то не думал, увлеченный воображаемой картиной предстоящего свидания с любимой женщиной.
Шла вторая неделя Великого поста. Мостовые уже очистились от снега и льда, и на всех улицах стоял грохот и шум. День был ясный и теплый, и в голубом прозрачном небе, и в плывущих по нему белых облачках, и в ярких, приветливо греющих лучах солнца чувствовалось наступление весны.
Когда дребезжащая пролетка остановилась у нужного подъезда и Далецкий смело и решительно нажал пуговку электрического звонка, из-за угла показалась щегольская карета Рогожина.
Далецкий слишком поздно заметил прибытие конкурента, а то бы, возможно, встрече с ним предпочел бегство. Опытный любовник привык иметь дело с замужними дамами и как профессионал в этом деле с годами в совершенстве освоил искусство покидания супружеского ложа за считанные минуты до появления одураченного им рогоносца.
Но в этот раз интуиция и глазомер его подвели. Не успела Берта отворить дверь, как вышедший из кареты Рогожин столкнулся лицом к лицу с Далец-ким.
Павел Ильич, видимо, растерялся не меньше певца и в первый момент не знал, как себя вести. С одной стороны, воспитание и привычка требовали соблюдения норм приличия, а с другой — у Рогожина все клокотало внутри от гнева при виде человека, укравшего у него принадлежащую ему женщину. Исхудавшее, осунувшееся лицо Рогожина нервно дернулось; в глазах вспыхнуло что-то… И все-таки Павел Ильич сумел усилием воли овладеть собой и, слегка приподняв цилиндр, сдержанно кивнул головой Далецкому.
Знаменитый баритон в ответ также вежливо ответил на приветствие банкира и снова нажал пуговку электрического звонка.
— Вы к Лили? — спокойно и вежливо спросил Рогожин.
— Как видите, — через силу ответил Далецкий.
— Она больна и не в состоянии будет принять вас. Сожалею.
— Я… я собственно затем и приехал, чтобы справиться о ее здоровье.
