Уинифред Леннокс - Найду твой след
— Ты любишь… Ронни?
— Очень, мама, — прошептала Мира.
— Я все поняла. — В голосе Натали послышалась особенная звонкость. Он звучал, как туго натянутая струна. — Начнем, пожалуй.
Она обняла дочь и почувствовала, как в нее вливаются тепло и сила.
Глава пятнадцатая
Находка для фэт-шоу
— Ты на самом деле в это веришь? — спросила Мира, глядя в желтые, как янтарь, глаза Ронни.
— Да. Верю. — Он кивнул, гладя Миру по белой полной руке. — Я верю, что такая женщина, как ты, само совершенство.
— Но моя мама считает, что мне просто повезло с характером. — Мира пожала полными круглыми плечами, ее грудь при этом соблазнительно качнулась. — У меня просто нет никаких комплексов из-за своего тела.
Ронни расхохотался. Он запрокинул голову, и Мира смотрела, как двигается его кадык на шее.
— Твоя мама просто прелесть. Она мне нравится.
— Ну вот, а ты говоришь, что тебе нравятся такие пухлянки, как я…
— Она мне нравится по другой причине. — Ронни пригладил растрепавшиеся волосы. — Она алогична, как всякая женщина.
— Что ты имеешь в виду? — Мира выпрямилась в кресле, двинула ногой, и Ронни шлепнулся на пушистый ковер.
— Эй, полегче… — проворчал он.
— Но ты легкий, как пушинка…
— Кто? Я? Да я сейчас… — Он вскочил и поднял Миру на руки в одно движение. — Видишь, это ты для меня пушинка!
Он понес ее через комнату, и Мира заверещала, задрыгала ногами.
— Я не хочу, я не хочу…
— Ты… не хочешь? — не поверил своим ушам Ронни.
— Я не хочу… там.
— А где? — Он замер со своей ношей посреди комнаты.
— Я хочу… здесь.
Он огляделся.
— На полу, — прошептала Мира.
Ронни молча наклонился и опустил Миру на белый толстый ковер.
— А ты права, — прошептал он. — Белое на белом — это что-то…
Он принялся расстегивать черную рубашку из тончайшего хлопка, но Мира протянула руку и остановила его.
— Мне нравится черное на белом, — хрипло сказала она. — Если взглянуть на нас со стороны…
— А ты эстетка… — хмыкнул он.
— Да, во всем, — согласилась она, и потянула Ронни к себе.
Как подкошенный, он упал на колени, наклонился к Мире и поцеловал в яркие губы.
— Ты так хороша, так… Что я не могу терпеть больше ни секунды. — Он дернул «молнию» на черных джинсах и упал на Миру.
Ронни зарылся в ее роскошное ароматное тело, и весь мир исчез, остались только они — в большой комнате на белом ковре.
В этот день они занимались любовью уже в третий раз, и никак не могли насытиться друг другом. И если бы то, что они придумали, было правдой, то Ронни мог поклясться: он наплевал бы на все, чтобы остаться с Мирой…
Он лег рядом с ней, чувствуя, как дрожь понемногу покидает ее и от ее тела исходит ровное тепло, и, подняв голову, спросил:
— Значит, твоя мама поверила?
— Да, но ты не объяснил мне, почему она алогична, как всякая женщина, дорогой мой философ, потомок великого Дидро.
— Потому что если о ком-то и можно сказать, что он без комплексов, то о твоей маме в первую очередь.
— То есть? — Мира приподнялась на локте.
— А кто родил тебя в дар миру?
Мира захохотала. Белые ровные зубы сверкали на фоне алых от поцелуев губ.
— Ты помнишь, сколько ей было лет? И что это за время? И потом, моя бабушка была хиппи.
— Я все помню. Прекрасно помню. Но все равно… Я читал старые газеты, ты была в каждой. Такая пухленькая, как сейчас, но о-очень маленькая. Скажи, а ты могла бы поступить, как она?
— Я? — На лбу Миры от изумления гармошкой собрались морщины. — Не-ет. Я готова родить ребенка, но только при муже. Я знаю, что такое для женщины одиночество. — Она вздохнула. — Я понимаю, у мамы были мужчины, но я была только ее ребенком. Понимаешь? — Внезапно лицо Миры стало печальным. — И причина ее болезни — в том же…
— Ты говорила с Агнес Морган?
— Да. И она мне сказала, что мы должны попробовать. Кажется, мы с тобой придумали хороший ход. То, чем сейчас маме предстоит заняться, заставит ее забыть о том, что у нее происходит внутри.
— Значит, если не думать о плохом… — проговорил Ронни, гладя Миру по бедру.
— То все рассосется. Агнес говорит, что ее нужно очень сильно отвлечь. — Когда я сказала, что твоя мама поставила условие, чтобы мой отец привел меня к алтарю, я физически почувствовала, как она напряглась. — Она повернула голову к Ронни. — Мне показалось, что меня кто-то ткнул в бок. Под ребро.
— Ого! — Он легонько ткнул ее, но до ребра не добрался.
Мира засмеялась.
— И не рассчитывай.
— Но ты такая твердая, Мира, — прошептал Ронни. — Мягкая и твердая…
— Слушай, Роналд Уолл, давай-ка выйдем в сад, иначе мы с тобой не сможем поговорить.
Он раскинул руки и закрыл глаза: дескать, ничего не слышу и не вижу.
Мира потянулась к нему и легонько пощекотала.
— Не надо! — взвизгнул Ронни. — Я сам! Я боюсь щекотки, ты же знаешь.
— Иногда надо пойти на крайние меры, чтобы добиться желаемого. Разве не ты так говорил мне?
— Но я ведь говорил не о себе.
— Другим надо желать того же, что и себе. Ты разве не согласен?
Ронни застегивал рубашку на груди, потом дернул «молнию» на джинсах. Он протянул руки к Мире, и она села, натягивая юбку на колени.
— Хочешь чего-нибудь выпить? — спросил он, поднимаясь и поднимая за собой Миру. — Я принесу в сад.
— Хочу. Налей немного кампари, добавь апельсинового сока и положи много-много-много льда.
— Сейчас.
Ронни отправился в кухню, а Мира вышла через французское окно в сад. Она села в плетеное кресло под кустом магнолии, втянула ароматный воздух и закрыла глаза.
Как ей хотелось, чтобы не только они с Ронни были счастливы, но и ее молодая, красивая мать. Она заслужила свое счастье уже за то, что родила ее, Миру.
И Мира не сомневалась ни секунды, что ее мать пылала страстью к Бьорну Торнбергу.
Трудно объяснить, но себя Мира всегда ощущала частицей своей матери, что позволяло ей чувствовать мать так, как никто. Но она ощущала себя частицей кого-то еще — незнакомого, неведомого, другого, очень сильного и спокойного человека. Мире казалось, это он позволяет ей совершенно спокойно носить свою полноту и не комплексовать, не мучить себя диетами. Любить свое большое тело. Невероятно, но иногда Мире казалось, что и Ронни полюбил ее и ее тело потому, что она гордилась собой и своим телом. А как он хохотал, когда она потащила его на представление фэт-шоу в ночной клуб!
— Потрясающе, Мира, правда? Я никогда бы не подумал, что полная женщина в балетной пачке может быть такой грациозной и… такой счастливой.
