Элли Блейк - Ее самое горячее лето
– Когда мы скайпились неделю назад, ты казалась такой счастливой, и я не смогла… Но все равно ты бы это узнала. Филип женится, – повторила мать, и на сей раз Эйвери почувствовала, что за этими словами стоит нечто большее. – Ты в порядке?
– Со мной все будет хорошо. А разве когда-нибудь было иначе?
Эйвери собиралась себя изменить, однако в этот раз солгала. Она выучилась говорить матери «нет», но сейчас время для этого было неподходящее.
– Может, это и к лучшему… – предположила Эйвери. Она закрыла глаза и снова почувствовала себя шестнадцатилетней девочкой. – Может, и ты себе кого-нибудь найдешь.
– Ты моя хорошая, – отделалась ласковой фразой Каролина, ничего не пообещав.
И впервые после развода родителей Эйвери кое-что поняла.
Как же тонка грань, разделяющая любовь и… не ненависть, а, наверное, недовольство друг другом. Эйвери была знакома с этими чувствами. Джона тоже довел ее до белого каления пару недель назад, как раз перед ключевым моментом их отношений, – своим упрямством, самоуверенностью, безразличием. И нескоро он хотя бы самому себе признался, что она ему очень нравится.
А ключевой момент – ужасное время. Но оно того стоит. Зато теперь по каждому взгляду и прикосновению Джоны она чувствовала, что не просто ему нравится, что это нечто большее.
Может, поэтому ее мать так долго никого не искала и бывшему мужу покоя не давала. Вовсе не из-за истеричного характера, а потому, что это было лучше других вариантов.
Эйвери прикусила губу, чтобы совсем не расчувствоваться.
– Дорогая, – промолвила ее мать, не дождавшись ответа, – хочу сказать тебе еще одну вещь. Запомни, может, пригодится когда-нибудь. Жизнь с мужчиной – это не только праздники. В один прекрасный день вам подумается, что вы совершенно разные люди, силящиеся приноровиться друг к другу. И временами это покажется вам непосильной задачей. Но как бы трудно ни жилось с ним – без него будет еще труднее.
Один прекрасный день? Эйвери задумалась. Ее мать на другом конце земли, словно догадалась, какой важный день был у Эйвери. И в три часа ночи по-философски мудро заглянула в будущее. Эйвери прижала пальцы к глазам.
– Впрочем, забудь обо всем этом. Просто наслаждайся отдыхом. Там солнечно?
Эйвери посмотрела на мерцающее в лунном свете море.
– Солнечно, как нигде больше на земле.
– Береги себя. Носи шляпу, не забывай о креме от загара. У тебя такая нежная кожа! И ты такая юная. А молодость проходит – не успеешь и глазом моргнуть.
Эйвери наконец расплакалась. Большие слезы прокладывали широкие влажные дорожки к ее вечернему наряду.
– Люблю тебя, мам.
– Люблю тебя тоже, моя детка.
Эйвери отключилась и подержала телефон в руке.
Ссутулившись, она посмотрела на небо. Такая же луна взойдет над Нью-Йорком следующей ночью.
Она вообразила себя в аэропорту имени Джона Кеннеди, как холодный ветер бьет полами ее пальто, и ей никак не надышаться неповторимым воздухом Куинса, а миллионы таксистов бьются за место под солнцем.
Мотнув головой, она мысленно переместилась в Центральный парк, к барельефам на фронтоне Нью-йоркской публичной библиотеки и в свой любимый обувной магазин в глубине делового квартала. Вспомнила огни Бродвея. Коктейль-бар в двадцатипятиэтажном манхэттенском «утюге» Флэтайрон-Билдинг. Как она смеется с подругами, перемывает с ними косточки знакомым и самих их знает как облупленных.
Она заморгала и вдруг увидела Джону, с прищуренными глазами, белозубой улыбкой и загорелым лицом, мокрыми от океанской воды курчавыми волосами, освещенного солнцем. Она опустила веки и словно ощутила его руки на своей талии, они скользнули по ее ребрам, прикоснулись к груди. Она открыла рот, чтобы впитать его вкус. Его жар. Его желание.
И его неповторимость. Всем нравилось ее личико. Легкий характер. Улыбчивость. А с Джоной она могла быть самой собой. Плохой или хорошей. Довольной или расстроенной. Разной в каждый момент времени.
У нее защемило сердце от одиночества, от тяжкого предчувствия, кем она будет без него и какой станет ее жизнь.
Потому что приближался ее отъезд.
Ее мать старалась выглядеть невозмутимой, и это совсем не просто после всех перипетий прошедшего десятилетия. И надо бы ее поддержать, побыть с ней рядом. Не лететь к ней сломя голову и не убеждать, как все хорошо. А просто обнять. Чтобы она почувствовала себя любимой. И кому-то нужной.
Это не принесет мира ее душе, однако иначе Эйвери поступить не может.
Она открыла глаза и медленно опустилась спиной на кровать, сложила руки на животе.
Пора было возвращаться домой.
На следующее утро позвонил ее отец.
Когда он говорил о своих брачных планах, его голос звучал… отнюдь не как с луны, а словно Филип Максвелл Шоу тараторил, по обыкновению, об индексе Доу Джонса.
Она сразу поняла, что он все знает. То есть осведомлен о привязанности к нему Каролины, что ее чувства за десять лет разлуки не остыли, и, возможно, поэтому без крайней надобности не менял установившийся в последние годы порядок вещей.
Эйвери закрыла лицо руками, чтобы темнота перед глазами поглотила неприятные мысли.
Какой же урок ей следует извлечь из произошедшего с родителями?
Может быть, вовсе не то, что любовь – головокружительный эмоциональный круговорот на краю пропасти. А что надо быть всего лишь честными друг с другом. Если бы ее мать и отец просто откровенно поговорили десять лет назад, они могли избежать многих неприятностей. И уберегли бы от них свою дочь.
Ее телефон пискнул. Она набрала полные легкие воздуха, постаралась сфокусировать взгляд.
Сообщение от Джоны:
«Давай поплаваем? Гарантирую, что не утонешь».
Одно его имя на дисплее подействовало на нее подобно электрическому разряду, едва бившееся сердце тревожно застучало. Она подумала, что яркий дневной свет и бездумное времяпрепровождение успокоят ее чувства. Хотя если оно окажется не просто бездумным, ее захлестнут новые эмоции. И у нее откроются глаза на то, что значит для нее Джона.
Мысль о возвращении домой, что надо будет сказать ему «прощай» и никогда больше его не увидеть, наполнила ее болью. Но собираться домой надо было. Хотя будущее представлялось ей как одна мутная мрачность.
Когда она набирала ответное сообщение, ее ладони вспотели.
«Встречаемся на берегу в десять».
На ватных ногах она прошла по холлу, мимо стойки регистрации и через входную дверь.
Джона стоял, прислонившись к своей блестящей черной машине, его обнаженный торс словно поблескивал в тени, рядом лежала доска для серфинга. Халл потоптался у пальмы, а потом с шумом уселся на траву.
