Пола Хейтон - Твое счастье рядом
Габи проснулась поздно, ощущая в теле тяжесть и пресыщение. Ее плоть еще хранила память о его грубой силе. Устало потянувшись, Габи перевернулась на бок, надеясь встретить объятия Луиса. Но там, где он лежал, было пусто, и холод простыни свидетельствовал о том, что его нет уже давно.
Откинув с лица пряди спутавшихся волос, Габи накинула ночную сорочку и, повязав ее пояском, вышла на веранду. Стол был сервирован на одну персону, и эта персона уже завтракала, оставив недопитой чашку кофе и смятую салфетку, валяющуюся на полу. Габи машинально нагнулась, чтобы поднять ее, и вдруг, услышав знакомый треск пишущей машинки, повернулась и бесшумно направилась к кабинету.
Луис допечатывал какое-то официальное письмо. Он сидел спиной к двери, но при появлении Габи слегка повернул голову.
– Мне сегодня же надо лететь в Нью-Йорк.
Его голос был сухим, и вновь мурашки пробежали у нее по коже. Только тут она заметила, что он одет в темные костюмные брюки. И хотя ворот белой рубашки был расстегнут, пиджак и галстук висели на спинке стула.
– Понимаю, – Габи хотела, чтобы ее голос казался безразличным. – Какая-то неожиданная новость?
– Накопилось кое-что, надо привести дела в порядок! – усмехнулся Луис.
– Я понимаю, но…
– Я лечу в Каракас, чтобы успеть на дневной рейс.
– Ты надолго?
– Дня на три-четыре. – Он небрежно пожал плечами.
Конечно… конечно, он должен был сказать… Он обязан был сказать: «И ты летишь со мной, потому что я не могу без тебя жить!»
Но он не сказал ничего, только вынул из машинки лист бумаги, бегло просмотрел его, скомкал и бросил в урну для мусора.
Боль сжала горло Габи. Она откашлялась, пытаясь освободиться от этой головной боли, и после минутного колебания проговорила:
– Можно, и я поеду с тобой? Я никогда не была в…
– Нет!
Резкий ответ прозвучал, словно пощечина. Габи вздрогнула и неуверенно спросила:
– Но почему?
– Я что, должен объяснять? – Впервые за время разговора Луис посмотрел на нее, и Габи увидела его глаза, холодные, как когда-то.
– Я понимаю, что ты будешь занят, но не все же время, и мы…
– Я же сказал, нет. Ты не поедешь.
Еще одна пощечина. Но, превозмогая боль отказа, Габи гордо подняла голову.
– Ты не находишь, что должен объяснить мне причину, хотя бы из вежливости?
– Нет, по крайней мере не в этом случае. – Его явная грубость резанула по ее нервам. – Но я думаю, что все и так очевидно. Я не верю тебе.
– Не веришь мне? – в замешательстве повторила Габи. – Что ты имеешь в виду, Луис?
– Именно то, что сказал. – Раньше ей хотелось, чтобы он взглянул на нее, но теперь его взгляд пронзал ее, словно холодная сталь клинка, убивая все чувства. – О’кей, я попытаюсь объяснить тебе. Я не верю, что ты не попытаешься бежать.
– Бежать? – Она в замешательстве подняла брови. – Что, черт побери, ты имеешь в виду?
Все последние дни она пребывала в чувственных грезах, в сновидениях, она потеряла ощущение реальности, жила только его ласками. Но теперь его слова вернули Габи в холодный мир действительности, словно ледяной поток низвергся на нее.
– Ты что, действительно не веришь мне? После всего, что между нами…
Она резко оборвала себя. Она хотела сказать «после всего, что между нами произошло», но она не будет унижаться, не будет пресмыкаться перед ним! Ты что, забыла, строго выговаривала Габи сама себе, забыла – всего за несколько дней, – какую цель он преследовал? Наслаждение, которое он получил, занимаясь с тобой любовью, – всего лишь часть достигнутого…
– Верить тебе? – Он коротко рассмеялся. – Милая, да я никому не верю. Я тебе сказал это еще тогда, когда мы познакомились.
– Кроме самого себя, конечно? – В ее голосе слышалось раздражение и где-то глубоко, даже глубже, чем страдание, сдерживаемая ярость.
Губы Луиса вытянулись в ироничной улыбке.
– Конечно, себе – в последнюю очередь! – Он бросил взгляд на часы и собрал бумаги в стопку. – Не расстраивайся, дорогая. – Опять этот ненавистный ей насмешливый тон. Глупая, она думала, что никогда больше не услышит в его голосе этих интонаций. – Ты будешь не одна. Эрнесто и Розита выполнят любое твое желание.
С трудом удерживаясь на ногах, еще на что-то надеясь, Габи хотела сказать ему: «Пожалуйста, Луис, не поступай так ни со мной, ни с самим собой», но вместо этого она посмотрела ему прямо в глаза, ее непреклонность приобрела твердость стали, и она лишь холодно спросила:
– А что будет, когда ты вернешься? Как все будет тогда? Или ты никогда об этом не думал?
– Наоборот, думал, и очень много.
– Хорошо, а что, если я… – она провела кончиком языка по губам и залилась краской, – … беременна?
Луис спокойно кивнул.
– Ну что же, я допускаю и такую возможность.
Черт побери! Он говорит об этом так, словно именно эту цель и преследовал все время!
– Но я могу и избавиться от ребенка. Ты ведь не можешь запретить мне сделать это, не так ли? – Габи подумала, что он сделал все возможное, чтобы причинить ей боль, разве только не убил ее. И теперь она хотела причинить боль ему. – Кроме того, я хочу, чтобы ты знал, я не хочу от тебя ребенка.
Но его было невозможно чем-либо задеть. Казалось, он тверже, чем любая земная твердь.
– Все это не имеет значения, – холодно ответил он, – я просто позабочусь, чтобы ты оставалась здесь до тех пор, пока не будет поздно избавляться от моего ребенка. А сейчас извини меня…
Габи молча смотрела, как Луис открывает кейс и складывает в него бумаги. Он совсем меня не знает, ни капельки, думала она, испытывая новый прилив боли. Если она действительно беременна, то единственным чувством к этим усердно делящимся клеточкам, формирующимся в ребенка Луиса, станет яростная ненависть, защищающая ее любовь. И чтобы сохранить любовь, она спокойно уничтожит эти клеточки. Он никогда ее не поймет…
– Желаю удачной поездки, – ровным голосом проговорила Габи.
– Спасибо. – В дверном проеме он на мгновение задержался. – Мы поговорим, когда я вернусь.
Габи услышала удаляющиеся шаги Луиса на веранде, приглушенный разговор с Эрнесто, затем ее ноги подкосились, и она опустилась во вращающееся рабочее кресло Луиса. Крошечный муравей испуганно носился от одного края письменного стола к другому, пытаясь спуститься с него. Габи машинально подставила руку, дала муравью возможность перебраться на нее и осторожно опустила его на пол.
Вновь и вновь одна и та же мысль не давала ей покоя – почему именно он? Почему именно его полюбила она раз и навсегда? Почему полюбила человека, для которого она значит не больше, чем любое другое живое существо, мужчину, чьей целью, кроме примитивной страсти к обладанию, было оплодотворение ее своим семенем, словно она невинная жертва, приносимая богу плодородия?
