Елизавета Горская - Милая любовь (СИ)
литературы.
Прошлась вдоль распахнутых настежь окон, коснулась пальцами корешков
старых потертых книг и остановилась напротив портрета Антона Павловича
Чехова. Вспомнился разговор с Арсением Валерьевичем на тему отношений Сони и
Астрова из "Дяди Вани". Я рьяно ругала доктора за то, что тот не разглядел за
ничем примечательной внешностью Сони ее красивую и добрую душу, а был
банально увлечен праздной и бездушной Еленой Андреевной.
- Мила, - терпеливо улыбнулся учитель, - давайте сначала. В чем суть данного
произведения?
- Типа терпение и труд - все перетрут? - кисло произнесла я.
- Да, вы правы, - с одобрением кивнул учитель. - А если более развернуто...
- Если честно, то мне не понятна идея этой пьесы. Окей. Труд - это хорошо, он
облагораживает и прочая-прочая. С этим я согласна. Но почему всегда любят
красавиц? Это так несправедливо!
- Понимаю вас, - как-то загадочно склонил голову учитель. - А кем вы больше
восхищаетесь: пеликаном или лебедем?
- Так нечестно, - сдвинула я брови. - У пеликана нет души, нет чувств, он
руководствуется инстинктами. А вот взять хотя бы Соню - да, она дурнушка, но
ведь она такая добрая, кроткая, трудолюбивая... И все-таки это несправедливо. Я, к
примеру, тоже не красотка. Неужели я так и умру старой девой - в наш-то век
силиконовых губ и грудей, когда на первое место ставится смазливая мордашка и
накачанные ягодицы?
- Уж вам-то, Мила, умереть старой девой не грозит, - весело улыбнулся учитель. -
За вами уже выстроилась очередь из потенциальных женихов.
- Вы о Жданове, что ли? - скривилась я. - Этот вряд ли замуж позовет. Ему
только... Ну... То есть... В общем, я не рассматриваю его, как будущего мужа.
Вернемся все-таки к Чехову. Так вы согласны с тем, что если ты красив, то перед
тобой открываются все двери? Считаете это справедливым?
- А кто говорит о справедливости, Мила? - без тени улыбки произнес Арсений
Валерьевич. На его обычно гладком лбу я заметила задумчивые складочки. - Мир в
целом несправедлив...
Он еще что-то говорил, а я даже сейчас отчетливо помнила, что в тот момент
ощутила практически тоже самое, что и Соня после разговора с Астровым:
"...Душа и сердце его все еще скрыты от меня, но отчего же я чувствую себя такою
счастливою?.. Голос его дрожит, ласкает... вот я чувствую его в воздухе... О, как это
ужасно, что я некрасива! Как ужасно! А я знаю, что я некрасива, знаю, знаю..."
/цитата из "Дяди Вани" А.П. Чехова/
А потом я вспомнила слова Арсения Валерьевича - в ту нашу последнюю встречу:
"Все эти дни, что ты болела... когда я не знал, что с тобой, и боялся самого
страшного... я вдруг осознал, насколько ты стала дорога мне... Я так боялся, что из-
за меня ты... Черт, я с ума сходил от желания увидеть тебя - пусть и последний
раз..."
"...Мы оба совершили ошибку, решив пойти на поводу у чувств. Ни вам ни мне это
не нужно..."
Я закусила губу и с силой сжала кулаки.
Как же мне его не хватало. Я скучала по этим нашим бессмысленным - как мне
тогда казалось - размышлизмам, по его обаятельнейшей улыбке, доброму, все
понимающему взгляду...
- Говорят: в конце концов правда восторжествует, - услышала я позади себя голос,
при звуке которого мое бедное сердце забилось сильнее, - но это неправда. /цитата
принадлежит А.П. Чехову/
Я обернулась, задержав дыхание - прислонившись бедром к парте, в нескольких
шагах от меня стоял Арсений Валерьевич, в легких льняных брюках и белой
футболке. Его глаза лукаво искрились на загорелом лице, в руках он держал букет
ромашек.
- Я слышал, ты не любишь розы, - улыбнулся он, протягивая их мне.
Передавая цветы, он случайно задел пальцами мою руку, и я ощутила, как кровь в
миг прилила к щекам, стало трудно дышать.
- Спасибо, - пролепетала я, не узнавая свой сиплый голос, пряча счастливую
улыбку в цветах. - Каким ветром?
- Решил увидеть собственными глазами, как танцует вальс самая красивая из
известных мне девушек - и по совместительству моя бывшая ученица, - добавил он,
насмешливо вздернув бровь.
- Очень смешно, - криво усмехнулась я.
- Надеюсь, Роман будет ходить? - сдерживая улыбку, спросил Арсений
Валерьевич.
- После того, как я "в красках" (я изобразила в воздухе кавычки) объяснила ему до
чего подло с его стороны было приглашать на танец столь неуклюжую меня, то
вряд ли. Теперь до конца жизни будет передвигаться строго на костылях.
- Сочувствую, - улыбнулся учитель.
- Не стоит! - пренебрежительно махнула я рукой. - Переживет. Это мне
сочувствовать нужно. Кто, думаете, будет ухаживать за этим засранцем и возить его
по больницам...
Неожиданно Арсений Валерьевич перестал улыбаться и шагнул мне навстречу.
Его руки обхватили меня за талию и нежно привлекли к себе. Я почувствовала, как
он коснулся губами моих волос, а затем уперся подбородком в мою макушку и
заговорил - тихо и страстно:
- Прости меня, моя маленькая добрая девочка... Я думал, что поступаю
правильно... Внушил себе, что все это не по-настоящему, что у нас нет ничего
общего и какие-либо отношения между нами невозможны... Я почти поверил в
это, а потом... ты попросила себя поцеловать... Тот поцелуй перевернул все с ног на
голову. Я вдруг понял, что моя жизнь только тогда имеет смысл, когда в ней есть
ты... когда я вижу твою улыбку, слышу твой игривый смех, когда могу коснуться
тебя... А позже я увидел тебя целующейся с Олегом, и мир вокруг рухнул в
одночасье. Я едва не убил друга. А ведь я никогда не прибегал к насилию и в
любых обстоятельствах предпочитал решать дело с помощью слов... Когда же мне
сказали, что ты заболела, я... я думал, что сойду с ума... Я уже чувствовал это
раньше... Это не передать словами... Я рвался к тебе, Мила, был готов на все, лишь
бы увидеть тебя вновь... Мне так много нужно было тебе сказать... А когда увидел,
наговорил черт знает что... Идиот! - скрипнул он зубами. - Родная, простишь ты
меня когда-нибудь? - вновь нежно поцеловал он меня в макушку.
Сердце билось, как ошалелое, а в голове взрывались фейерверком его слова: "Я
вдруг понял, что моя жизнь только тогда имеет смысл, когда в ней есть ты... когда
