Виктория Васильева - Обретение счастья
Свою жизнь она представляла теперь как цепь больших и малых ошибок, в которых винила только себя. Когда под сердце подкатывалась очередная душная волна отвращения и смертной тоски. Ольга глотала кофе и делала новую глубокую затяжку.
Жизненная битва была проиграна окончательно и бесповоротно.
«Ничего нельзя исправить, ничего», — постукивало в висках.
Снова наплывала головная боль, сверлила сознание все глубже и глубже. Веки горели, тяжесть сползала с головы на грудь и, как ватой, окутывала безысходную тоску существования. Предсонная истома пеленала руки и ноги. Недокуренная сигарета обращалась в пепел на кофейном блюдце. Гуща в чашке быстро высыхала, становясь непригодной даже для гадания.
Ни печали, ни сожаления, ни любви, казалось, не осталось в душе — только глухая тоска.
Ольга уронила голову на листы монографии. Ей хотелось забыться вечным сном и никогда больше не возвращаться в этот мир, где она умеет делать только ошибки.
Во сне она почему-то собиралась выйти из дома, долго искала зонтик, а потом нашла целое множество разноцветных зонтиков. И все они раскрылись прямо в квартире, у которой вдруг исчез потолок, впустив в комнату звезды и капли дождя. Ольга по-ахматовски запуталась в перчатках: на левую руку надела перчатку с правой, а на правую — с левой, и в сопровождении зонтиков невесть как оказалась на улице.
В дождь уходила знакомая плечистая фигура в темном плаще, а небо вдруг превратилось в маленькое окошко совмещенного санузла. И в нем появилось лицо Карла Карлыча. Отчим смеялся, обнажая полукруглое лезвие белых зубов. Но потом странным образом оказалось, что это совсем не Карл Карлыч, а Юрий Михайлович. Одно лицо преобразовалось в другое, и академик со всей ученой ясностью заявил: «Ты мне изменяешь, холодная эгоистка. Как я в тебе ошибался!»
Но это химерическое лицо в окошке неожиданно приобрело рыбьи черты и вот уже в аквариуме плавал огромный карп.
«Эта рыба неживая», — прошептала какая-то девочка. Ольга узнала в ней маленькую Машу. Девочку держала за руку Анна Николаевна. Она хранила молчание, но выражение ее лица не оставляло сомнений в том, что она находилась в глубокой печали.
Девочка дернула маму за руку и попыталась куда-то тащить за собой.
— Ольга Васильевна, что с вами? — голос девочки фантастическим образом взрослел. — Вы бредите?
Ольга пришла в себя и подняла голову. Маша в халате поверх ночной сорочки, в тапках на босу ногу, с распущенными волосами стояла над ней.
Черные кудри и отраженный свет настольной лампы в огромных черных зрачках придавали Маше поразительное сходство с гоголевской Панночкой.
— Ольга Васильевна, вы что-то невнятно говорили, а потом вскрикнули. Я испугалась.
— Да, Машенька, да… — невпопад ответила мачеха.
— Вам плохо? — в Машином голосе слышалось искреннее волнение.
— Мне? Да, пожалуй.
— Можно, я посижу с вами? — неожиданно попросила Маша.
Механическая кукушка прокричала один раз и, словно спохватившись, испугавшись чужого молчания, скрылась в домике.
— Да, безусловно, — наконец ответила Ольга. — Приготовить кофе?
— Если позволите, я сама сварю.
Маша проворно вскочила, ловко всыпала две ложечки ароматного кофе в кофеварку.
— Вам со специями, Ольга Васильевна?
Ольга вздрогнула:
— Откуда ты знаешь, что я люблю со специями?
— Вы же сами мне как-то говорили. И даже учили, как такой кофе готовить.
— Ну да, — Ольга сделала вид, что вспомнила.
Душистая, пахнущая тропиками и иной, экзотической, жизнью, пенка поднялась над металлическим краем кофеварки, а потом медленно опустилась. Казалось, напиток дышал.
Маша накрыла кофеварку блюдцем — пусть настоится кофе — и присела к столу.
— Вы ведь не любите папу, — неожиданно произнесла она то ли с утвердительной, то ли с вопросительной интонацией.
— Ты задаешь мне вопрос? — попыталась уточнить Ольга.
— Нет. Я не вправе задавать вам подобные вопросы, — помолчав, она добавила: — Раньше вы были знакомы с Захаровым. Правда?
— Это он тебе сказал? — косвенно подтвердила Ольга догадку падчерицы.
— Я сама догадалась. После того «семейного» обеда его словно подменили. Он потерял ко мне всякий интерес.
— Скажи, Маша, почему ты решила представить его нам в качестве своего жениха?
— Вы и это знаете?!
— Догадываюсь.
— Хорошо, я скажу. Мне подумалось, что Алексей, такой бездомный, неприкаянный, вечный странник, возможно, грустит по теплу домашнего очага. И я решила пригласить его к обеду в наш уютный дом.
— Плохо ты его знаешь, Маша.
— Вы, наверное, лучше, — ответила падчерица не без примеси яда в голосе.
Ольга достала из шкафчика две маленькие чашечки из французского небьющегося сервиза и наполнила их кофе.
— Пей, остывает.
— И какой же дьявол принес вас в нашу семью? Вы разрушили все планы — и мои, и папины. Вы просто исчадие ада, Ольга Васильевна.
В голосе девушки Ольга, как ни странно, расслышала нотки уважения.
— Жизнь — сложная штука, — ничего менее банального мачехе на ум в этот миг не взбрело.
— А знаете, — Маша зловеще улыбалась, — ведь это я вам звонила в лабораторию.
— Ты? Когда? — не поняла Ольга.
— Это я сообщила, что вам изменяет муж.
— Но, Маша, зачем? — Ольга сделала слишком большой глоток, и напиток обжег горло.
— Чтобы вы не думали о Захарове, а переключили все свое внимание на папу. Вам понятно?
— Ну, и чего ты добилась? — голос Ольги звучал абсолютно спокойно.
— Я поняла, что папа вас совсем не интересует.
— Вот так сразу и поняла? И для того, чтобы сделать столь глубокий вывод, нужно было оклеветать отца?
Женский разговор велся абсолютно в открытую, почти по-дружески. Но неожиданно мачеха и падчерица уставились друг на друга, и каждая из женщин поняла, что взгляд другой излучает непримиримую вражду.
— Знайте, Ольга Васильевна, — Мария выговаривала слова четко, как диктор «Маяка». — Это чистая правда. Отец вам изменяет.
Сделав столь важное сообщение, Маша почти по-военному встала с табуретки и твердым шагом пошла в свою комнату.
— Маша! — остановила ее Ольга.
— Что еще? — недовольно спросила девушка, но остановилась.
— Ты хочешь, чтобы я ушла из этого дома?
Некоторое время падчерица молчала, глядя в пространство, но потом уверенно и тихо ответила:
— Да. Я этого хочу.
Ольга отыскала в шкафчике почти допитую бутылку мятного ликера: на донышке оставалось как раз столько, чтобы наполнить рюмку.
