Виктория Васильева - Обретение счастья
«И все-таки нужно идти…» — Ольга закрыла машину и направилась к подъезду.
Мокрая черная кошка молнией прошмыгнула под ногами. Впрочем, в темноте любая кошка показалась бы черной.
Ольга вызвала лифт и в ожидании его бесплодно мечтала о крошечной квартирке, в которой не было бы никого, кроме нее одной, где никто не встречал бы ее на пороге вопросом: «Где ты была?», где не нужно было бы лгать и прятаться от себя самой.
Она грезила о доме, как о крепости, спасающей от чужого глаза и какого бы то ни было посягательства.
В полиэтиленовом пакете, как в аквариуме, плавали два удлиненных предмета. С уголка на туфель стекала тоненькая струйка воды. Но Ольга словно не замечала этого. Она успела промокнуть, пока дошла до подъезда, из рассеянной солидарности забыв раскрыть зонтик.
Меньше всего ей в эти минуты хотелось быть хозяйкой растегаевского дома. Семейный покой, который она пыталась воспевать двое суток, вдруг развеялся, как дым.
Чем она обладала на самом деле? Домом? Очень опрометчиво и даже бессовестно считать своим домом квартиру, в которую ты не принесла практически ни единой вещи, кроме своих личных. Надеждой на успешную карьеру? Как ни странно, но именно вопрос о продвижении по службе директорской жены вызывал у всего институтского мира естественную реакцию сопротивления. Будь она Ольгой Буровой, никто бы и не подумал завидовать, но подозревать в нечистой игре Растегаеву было почти что правилом хорошего тона.
Брак с академиком, как позднее поняла Ольга, не только не укрепил ее научных позиций, но и превратил на глазах изумленной публики дельного специалиста в супругу босса со всеми вытекающими для общественного сознания последствиями этакой метаморфозы.
Но все же у нее был статус уважаемой дамы, была крыша над головой, был муж, наконец, что для современной эмансипированной женщины не так уж и мало. Однако Ольга чувствовала себя не супругой — не существом, несущим равную нагрузку с избранником, а как бы пристяжной необъезженной лошадкой.
Маятник качнулся в сторону прошлого — исковерканного когда-то, как оказалось, чередой нелепостей и недоразумений, придуманных самой Ольгой.
В этой жизни она успела с разным успехом побывать в роли возлюбленной, жены, случайной любовницы… Теперь ей хотелось быть самой собой — самодостаточной, но любимой, равной в любви женщиной.
И по пути от лифта до квартирной двери она вдруг подумала: «Если то, что утверждают анонимщики, — правда, то это не слишком плохо. Тьфу ты, что я такое говорю?..»
Вопреки привычке Растегаев не вышел на звук открываемой двери. Телевизор в гостиной был включен на полную мощность. Академик сидел в кресле, слегка осоловевший. Бутыль с «зефировкой» и хрустальная рюмка стояли на журнальном столике. Здесь же возвышалась трехлитровая банка с маринованными огурцами. Одинокая вилка прижималась зубами к полировке.
Ольгу передернуло от этой жанровой картинки. Она сняла мокрый плащ, вытерла полотенцем волосы, посмотрелась в зеркало. Дождь, казалось, смыл следы недавних слез.
Войдя в гостиную, Ольга собралась было приглушить звук телеприемника, но Юрий Михайлович вдруг встрепенулся, словно только теперь заметил, что жена уже дома.
— А, явилась… Женушка…
— Что за тон? Я не понимаю.
— Где ты была?
— Я не обязана отчитываться. Тем более выпившему.
— Да! Я выпил. Потому что я самый несчастный мужик в мире, — две огромные слезы вдруг выкатились из розоватых, как «зефировка», глаз академика. — Ты меня не любишь.
— Юра, успокойся, — как можно мягче произнесла Ольга.
— Ты мне изменяешь. Я нюхом чую.
— Нет, это ты мне изменяешь, — буднично и спокойно выговорила жена.
— Я? — казалось, что Растегаев внезапно протрезвел. — Это все ложь и клевета, — сказал он скороговоркой.
— Что — ложь и клевета?
— То что тебе наболтали.
— Что мне наболтали? — Ольге становилось интересно, поскольку у пьяного на языке то, что у трезвого на уме.
— Так, ничего, это мне показалось, — он икнул. — Все — ложь и подлая месть.
— Месть? За что?
— Ни за что. Я оговорился… Ты не любишь меня, Ольга. Холодная, как лед. А я привел тебя в дом, чтобы было тепло… Ольга, жена, куда же ты?
Не дослушав «песен о тепле», Ольга пошла на кухню.
«Итак, он проговорился. Какая-то женщина за что-то хочет ему отомстить. Но кто?»
И вдруг Ольге стало ясно как день, что ей безразлично, изменяет ли ей муж, и есть ли эта мстительная соперница в природе и в институте. Ей, Ольге, на самом деле безразлично, даже не нужно убеждать себя. Не нужно твердить, как «таблицу умножения наоборот».
«Чего ж я хочу? — задавалась она вопросом. — Вернуться к Захарову? Остаться здесь? Ни того и ни другого. Я хочу своей жизни, собственной, не растворенной в жизни другого человека…»
Горячий кофе со специями слегка взбодрил и согрел застуженную ветрами и непогодами Душу.
Ольга вновь разложила на столе страницы многострадальной монографии. Эта вечерняя «раскладка» стала уже ритуалом.
В гостиной что-то упало и разбилось. Академик вышел в коридор, потыкался в двери, пока, наконец, попал на кухню.
— Я ошибся в тебе, Ольга, — с порога произнес он. — Тебе нужна была моя квартира, но не я сам. Да?
— Ложись спать, Юра, завтра поговорим.
— Господи, как я обманулся. Тебя вовсе не интересует моя душа. Ты — холодная эгоистка, — он снова готов был заплакать. — Думаешь, я не видел, как ты смотрел на этого… поэта? Дурак я старый. Стоило появиться в доме молодому мужику, как ты сразу клюнула на него… В пять минут… Аннушка, зачем ты меня покинула? Зачем? На кого? На эту?
Юрий Михайлович смотрел на Ольгу немигающим взглядом. Но она оставалась спокойна, потому что муж, в сущности, был прав. Да, она отреагировала на «молодого мужика» в пять минут. Да, она была холодной эгоисткой и вышла за академика замуж, скорее всего, потому что ей надоело одиночество и бездомность, потому что некий Виктор именно тогда вырвал клок из души, потому что она, как казалось, навсегда позабыла свою первую и единственную любовь.
— Да, я — эгоистка, — спокойно и обыденно призналась Ольга. — Тебе легче?
Муж посмотрел на нее с недоумением и ушел в спальню. По дороге он несколько раз икнул, но потом все затихло.
Глава 15
Дождь кончился, но небо оставалось затянутым тучами.
Ольга сидела на кухне и курила сигарету за сигаретой. Дымила открыто, словно умышленно заполняла дымом ограниченное пространство квартиры.
Свою жизнь она представляла теперь как цепь больших и малых ошибок, в которых винила только себя. Когда под сердце подкатывалась очередная душная волна отвращения и смертной тоски. Ольга глотала кофе и делала новую глубокую затяжку.
