Фрида Митчелл - Прости меня, Кэрол!
Кэрол смотрела на Роя Стюарта, потрясенная и завороженная его словами, его отчаянием, его нестерпимо сверкающими серебристыми глазами.
— Я люблю тебя, Кэрол! Я любил тебя все эти годы, любил, желал, хотел с того самого вечера там, у озера, на свадьбе Сирила и Роззи. Я ведь все помнил, каждое мгновение… как ты таяла в моих объятиях, и поверь, такого со мной не случалось ни до, ни после того случая. Мое сердце остановилось в тот вечер и не билось больше ни для кого.
Рой стиснул кулаки, дыхание перехватило у него в горле. Кэрол не знала, на каком она свете находится, а он схватил ее за плечи и затряс, рыча:
— Ты думала, я сплю, тогда, в госпитале?! Я слышал все, что ты говорила, и это чуть не убило меня, Кэрол!
О Господи, так он все слышал! Из груди Кэрол вырвался стон, а щеки заполыхали отчаянным пожаром, но Рой кинулся к ней и сжал в своих объятиях, целуя ее и повторяя:
— Не надо, прошу тебя, не надо, все уже хорошо, я клянусь, теперь все будет хорошо!
— Ты… ты просто жалеешь меня, ты не любишь… ты сам говорил, что не можешь любить…
— Как ты думаешь, почему я поддерживал отношения с Сирилом все эти годы? Особенно после рождения близнецов, когда каждое мгновение, проведенное в вашем доме, напоминало мне о Клиффе? Просто я хотел знать, где ты, что ты, чем ты занимаешься, я не мог выбросить тебя из головы, Кэрол. Я изводил себя ревностью, то и дело представляя тебя с другими мужчинами, но не решался, не мог решиться сделать первый шаг. Точно так же я поступил и тогда, двенадцать лет назад. Помнишь озеро? Ты тогда сказала, что любишь меня…
Кэрол только кивнула, не в силах говорить.
— Я тоже любил, и все же сам оттолкнул тебя подлыми словами, заставил тебя бежать прочь, словно перед тобой очутилось живое воплощение дьявола. Возможно, это так и было.
Не был он никаким дьяволом, был он просто мальчишкой, одиноким и запутавшимся в собственных горестях и обидах, не верившим никому и ничему, в том числе и своему счастью. В результате они потеряли столько лет, столько невозможно счастливых лет, ведь и она была глупой девчонкой и не позволила ему тогда объясниться с ней.
— После свадьбы Сирила и Роз я вернулся в Штаты в жутком состоянии. Я не мог спать, не мог есть, я прекрасно понимал, что совершил самую большую ошибку в своей жизни. Я помнил твой взгляд, там, у озера… Он жег мне душу все эти годы, Кэрол! Я попытался избавиться от этого с помощью Лоры. Ее я не оттолкнул…
Из груди Роя вырвался странный звук, подозрительно похожий на рыдание. Кэрол же застыла, вспомнив слова Марго. Она говорила, что уже видела Роя в таком состоянии много лет назад…
— Это понятно… Ты думал, что перед тобой невинный ангел, чье сердце ты разобьешь, если не женишься на ней…
— Но это не извиняет того, что я сделал с тобой!
В его глазах была агония, и Кэрол не могла этого вынести. Ей хотелось обнять его, поцелуями прогнать это затравленное выражение ужаса из серебряных глаз, но она должна была все выяснить до конца.
— Почему ты не приехал после смерти Лоры и не поговорил со мной? Я не понимаю, Рой.
— Как я мог! Ты же знаешь меня теперь, как мог я приехать и навязать себя молоденькой, но вполне самостоятельной девушке, которая к тому же могла уже кого-то встретить и полюбить. Кого-то, кто молод, весел, добр и верит в любовь. Нет, я старался изгнать всякое воспоминание о тебе. Какими только способами я этого не добивался! Я менял женщин, все они были красивы, но ни у одной не было таких глаз цвета горячего шоколада, и ни одна из них не смотрела на меня так, как смотрела та девочка у озера! Я жил в аду и беспамятстве, пока однажды Роз не позвонила и не пригласила на день рождения Сирила, и тогда я понял, что судьба дает мне шанс.
— Но ты же сам говорил, что наши отношения должны быть легкими и ни к чему не обязывающими?
— Я трус, кареглазая. Я боялся тебя, вернее, боялся моего чувства к тебе. Я изо всех сил закрывался в собственной дурацкой крепости из лжи и показухи, а ты взяла и разрушила ее одним ударом. Ты рассказала мне про меня. Показала мне мое собственное лицо…
Еще до этого разговора, кареглазая, вспомни! Я увидел тебя и понял, что больше не смогу отпустить тебя, а ты смотрела на меня холодно и свысока, точно на мокрицу. К счастью, Роз вовремя подсказала мне прекрасный повод остаться в твоей жизни, хотя бы попытаться сделать это…
Партнер… О, Розмари!
— … И я подумал, что та ночь двенадцатилетней давности ничего не значит для тебя, что ты все забыла, что ты никогда не полюбишь меня так, как я люблю тебя, но, по крайней мере, я знал, что ты, твое тело хочет меня, а это уже хоть что-то.
— Рой, сколько времени впустую…
— Ты была сильной, очень сильной, ты сама диктовала правила игры. Черт, такого со мной не мог проделать никто! Тогда я поклялся, что ты станешь моей, и неважно, сколько времени мы будем вместе, но я подарю тебе всю свою любовь. С каждым днем я любил тебя все сильнее, а ты держала меня на расстоянии, и твоя власть доводила меня до отчаяния. Казалось, ты читаешь мои мысли…
— Но я то же самое думала о тебе, Рой! То же самое, ты понимаешь?!
— Ты уничтожила меня той ночью, у меня дома. Я думал, что все кончено, а потом услышал слова в госпитале. Я не мог поверить своим ушам. После этого я почти ничего не помню. Даже ребенка Роззи.
Кэрол вспомнила выражение его лица в палате. Тогда она решила, что причина его восторга — крошечная Саманта Кэрол, а на самом деле…
— Я уехал. Так надо было. Надо было убедиться, что все мои демоны отныне мертвы и я свободен. Только после этого я мог сказать тебе то, что сказал: я люблю тебя, Кэрол, кареглазая моя, люблю больше жизни, но выбор теперь только за тобой. Я приму с покорностью любое твое решение, и если ты прикажешь мне убираться к черту… — Его лицо исказила судорога. — Что ж, я сделаю это, но не могу обещать, что не попытаюсь еще раз! Ты меня знаешь.
И тогда Кэрол сделала то, о чем мечтала так давно и так страстно. Она обняла Роя Стюарта и крепко поцеловала его прямо в губы, а он ответил ей яростным и страстным поцелуем, способным в одно мгновение растопить все льды вечной мерзлоты.
Их тела сплавились воедино, и кости Кэрол превратились в воду, а тело Роя — в огонь, но это уже не имело никакого значения. Вообще ничего на свете не имело значения, кроме того, что наконец-то они могли сказать:
— Ты — мой!
— Ты — моя!
Эйфория заполняла вены искрящимся шампанским, и воздух звенел, а в луне и солнце не было никакой необходимости, ибо перед ней сияли серебряные глаза самого лучшего, самого прекрасного, самого мужественного, самого любимого мужчины на свете, и этот мужчина признавался ей в любви!
