Памела Робертс - Лучшая подруга
Она уступила. Конечно же уступила. Потому что отчаянно желала того же. Оставшиеся несколько часов промелькнули как десять минут. Целуя ее в последний раз перед тем, как отпустить в ванную, Патрик сказал:
– Я жадный, моя ненаглядная Белль, ужасно жадный. Никак не могу насытиться тобой, красавица моя…
Изабелла смотрела на него полными слез и обожания глазами.
– Что с нами будет, Патрик? Что будет со мной? Как я смогу жить без тебя? Как я сегодня лягу в постель без тебя? Как… Что же нас ждет, Патрик?
– Счастье, – твердо сказал он. – Нас ждет безоблачное счастье. И я начну работать над тем, чтобы приблизить его, в ту минуту, когда посажу тебя в самолет. Ты веришь мне, Белль? Веришь?
– Да.
– Я бы хотел сказать еще много серьезных, важных, даже жизненно важных слов, но… Белль, слова это только слова, и они подождут. Ты ведь понимаешь меня? Да?
– Да.
– Ты знаешь: я хочу, чтобы ты подумала, всерьез подумала о том, как бы тебе хотелось прожить остаток твоей жизни. Знаешь?
– Да.
– Ты подумаешь?
– Да.
– Ты любишь меня?
– Да.
– Ты веришь мне?
– Да.
– Ты знаешь, что я люблю тебя?
– Да.
– Ты помнишь, что я люблю тебя?
– Да.
– Ты будешь помнить, что я люблю тебя?
– Да.
– Что бы ни случилось?
Изабелла нервно хихикнула.
– Патрик, прекрати, ты пугаешь меня. Я чувствую себя, как на сеансе гипноза. Будто ты усыпил меня и что-то внушаешь. – Она снова хихикнула. – Хотя я ни разу не была на гипнозе и не верю в него.
Он прижал ее к себе, поцеловал рассыпанные по обнаженным плечам каштановые волосы и медленно проговорил:
– Ты почти что права. Я действительно хочу внушить тебе, что люблю тебя. Что это не сон, не плод твоего воображения, не бред, порожденный калифорнийским солнцем. Чтобы ты помнила меня и то, что у нас было. И ждала того, что у нас будет. Потому что мы прощаемся ненадолго.
– Почему ты думаешь, что я смогу забыть тебя? Или вдруг начну сомневаться? А ты сам не боишься, что все это растает, как мираж, как призрак, когда мой самолет взлетит и исчезнет?
Он покачал головой.
– Нет, Изабель. Нет, не боюсь. Потому что знаю, что внутри меня. Но никто ведь не может влезть внутрь другого. И я немного страшусь завтрашнего утра, когда ты откроешь глаза, обведешь ими привычный интерьер и вздохнешь, вспомнив, какой прекрасный сон тебе приснился ночью. Я не хочу стать твоим сном, Белль, жизнь моя, любовь моя. Не хочу! Не желаю!
Сила его чувства потрясла ее до глубины души.
– Патрик, Патрик! Не говори так. Слышишь, никогда не говори! А то я начну волноваться и думать, что ты можешь забыть меня. Я верю тебе, Патрик, и я верю в тебя, ты слышишь?
– Да.
– И я верю в то, что мы скоро снова встретимся, слышишь?
– Да.
– И я люблю тебя, Патрик. Люблю!
– Да.
– Теперь я гипнотизер, да?
– Да.
Любовники рассмеялись, хоть и не очень весело, но дружно. Какими бы высокопарными или пышными ни были сказанные ими слова, но они помогли им. Помогли преисполниться уверенностью друг в друге, уверенностью в скорой встрече, уверенностью, что их чувство истинно и сильно и победит любые препятствия, если таковые вдруг возникнут на их пути.
– Ну, привет, подружка, – язвительным тоном проговорила Натали, устроившись рядом с ней в кресле авиалайнера.
Ей не терпелось обсудить с Изабеллой все, что случилось за истекшие сорок восемь часов, но не тут-то было.
– Белл, Белл, а папа возил меня в Диснейленд! На машине! Открытой, представляешь! Без крыши! Мы там целый день гуляли! Я видел Микки-Мауса, и Мини-Маус, и замок Русалочки, и… – Бобби трещал, не закрывая рта, давая Изабелле прекрасную возможность приготовиться к беседе с его матерью, которая буквально кипела то ли от возмущения, то ли от любопытства, то ли от гнева, а скорее от смеси всех этих эмоций.
Не понимаю, лениво думала она, кивая Бобби и одновременно краем глаза косясь на Натали, чего она бесится? Можно подумать, я у нее что-то отняла…
Но Бобби, утомленный и пересыщенный впечатлениями двух дней, проведенных в обществе отца, скоро замолк и задремал, и Изабелла, измотанная физически и разбитая душевно разлукой с любимым, тоже прикрыла глаза и сама не заметила, как заснула. Натали разбудила ее, когда самолет уже коснулся посадочной полосы, неодобрительно качнула головой, но ничего не сказала.
Они простились на стоянке такси и разъехались по домам, так и не поговорив. Изабелла со вздохом расположилась на заднем сиденье и снова закрыла глаза, надеясь еще вздремнуть. Думать не хотелось. Каждая мысль неизменно возвращала ее в Лос-Анджелес, к Патрику, в его холостяцкую квартиру, где она впервые познала счастье любви – настоящей, полноценной, гармоничной любви. Любви, с которой простилась четыре часа назад.
Не навсегда, конечно. Патрик обещал, что они скоро увидятся и начнут новую жизнь. Что он имел в виду, говоря, что просит подумать об их отношениях? Неужели он серьезно намекал на возможность того, что они поженятся? В те минуты ей казалось, что это самое естественное решение, но сейчас… Бог мой, они же знакомы всего двое суток, да и то в основном лишь как любовники. Несмотря на то что проспали они за это время не больше двенадцати часов, но и на разговоры потратили всего ничего.
Всепоглощающая страсть накрыла их с головой и швырнула в пучину плотского желания и его утоления, давая лишь краткие минуты передышки, моменты нежности, крупицы тепла.
Так по крайней мере Изабелле казалось теперь. Тогда же все было иначе. Тогда говорили тела, разгоряченные, покрытые любовным потом.
Она вздрогнула, ощутив внутренний трепет при одном воспоминании о том, что происходило в полумраке его спальни. С ума сойти! Двое суток почти непрерывного секса, а желание все еще не утолено.
Я превратилась в нимфоманку, в ужасе подумала Изабелла, но тут же отмахнулась от нелепой мысли. Нет, все много хуже. Я влюбилась, призналась она себе.
Обдумала этот вывод и отвергла его.
О нет, я влюблялась и прежде. Это совсем иное. Я полюбила, полюбила мужчину, о котором ничего не знаю, и отдалась ему после получасового знакомства. Что он может обо мне думать? О господи, какой позор! Как я могла?! Как я могла?!
Она изо всех сил прикусила нижнюю губу и не выпускала, пока не ощутила вкус собственной крови. Увы, боль оказалась не столь сильной, чтобы заглушить раздирающий душу стыд.
Расплатившись с таксистом и подхватив чемодан, Изабелла, которая всего десять часов назад была счастливейшей из смертных, вбежала в свою квартиру, скинула туфли, не раздеваясь упала на кровать и разрыдалась, что было сил колотя себя кулаками по голове.
Потаскуха! Сладострастная потаскуха! Ты все испортила, все! Что он будет о тебе думать? Что он уже думает? О-о-о… Да ничего он не думает, ничего! Не льсти себя этой надеждой, жалкая, сластолюбивая дура! Он уже забыл о тебе, как об одной из тех девиц, которых снимают в баре или на углу за пятьдесят баксов… Ты вела себя, как последняя шлюха, разнузданная, бесстыжая, похотливая самка! У которой настолько горело между ног, что даже денег забыла спросить! Она стегала себя ужасными словами как хлыстом, и они оставляли на ее истерзанной душе огромные выпуклые рубцы.
