Николай Попов - Лили.Посвящение в женщину
Когда Рогожин приложил ладони к ее лбу, то почувствовал, что Лили горела как в огне.
— Лили!.. — окликнул он, но не получил ответа.
Он растерянно оглянулся кругом, не зная, что ему делать. Затем сообразил и бросился из спальни отыскивать доктора.
Доктор стоял у окна столовой и, глядя на улицу, задумчиво барабанил пальцами по стеклу. Там какой-то странный человек в широкой мужицкой кепке и толстом кожаном переднике вытаскивал из своей тележки куски мяса и кормил ими уличных котов, сотни которых сбежались на запах угощения. Было непонятно, зачем он это делает, но от этого было еще интереснее наблюдать за странным человеком, ибо все непонятное часто рождает желание пофилософствовать.
С острым интересом наблюдая за разворачивающейся перед его глазами сценкой, старенький доктор размышлял о том, что этот странный человек, бескорыстно кормящий бездомных котов и кошек печенкой, должно быть, является для всей местной мяукающей братии кем-то наподобие бога или святого. Да и для Создателя он наверняка не менее, а то и более, свят, чем какой-нибудь богатый благотворитель, открывающий из страха перед грядущим Страшным судом бесплатные заведения для нищих, больных и престарелых людей.
«Вот и мы, врачи, часто кичимся своим профессиональным милосердием, а между тем большинство из нас всего лишь ушлые торговцы модными микстурами и медицинскими знаниями, — размышлял доктор, глядя на кошачьего кормильца. — Вот если бы мы бескорыстно, просто из искренней любви к человечеству, несли ему избавление от физических и душевных страданий, тогда бы наша претензия на корпоративную богоизбранность была бы обоснованной».
В последние годы доктор часто мучился язвенными болями в животе, кроме того у него были проблемы с сердцем и суставами ног. Как профессионал он отлично осознавал, что от силы проживет еще года три. И это ясное осознание уже видимого конца своего земного пути наделило доктора тонким пониманием мира. Только теперь он постепенно начинал находить ответы на многие извечные вопросы бытия, касающиеся смысла жизни.
В то время как доктор мысленно философствовал возле окна, акушерка сидела, облокотившись, у стола и с азартом курила папироску.
— Доктор!.. — хрипло прокричал Рогожин, вбежав в столовую.
— Что угодно? — осведомился доктор и, заложив за спину руки, медленно отошел от окна.
— Ради бога, скорее к больной!.. Доктор тут же поспешил в спальню.
Лили металась и бредила. Надломленный организм ее не вынес нового потрясения, и у нее началась нервная горячка.
XXXIX
Далецкий напрасно ждал от Лили ответа на свое письмо.
Ответа не было. Дмитрий Николаевич настолько был измучен и взволнован, что не в состоянии был петь на сцене и послал дирекции оперного театра письмо, что отказывается участвовать в дальнейших спектаклях. Во избежание штрафа или неустойки, к письму прилагалось врачебное свидетельство о том, что он болен ангиной.
Семейная жизнь Далецкого превратилась в какой-то ад. Череда скандалов привела к тому, что дети сторонились и избегали отца. Они не понимали, что происходит между ним и матерью, но видели, что мать страдает, тоскует и плачет каждый день и что виновник этих страданий, тоски и слез — не кто иной, как отец.
Не говоря с мужем уже в течение нескольких дней, Ольга Алексеевна потеряла наконец терпение и, преодолев робость и страх, однажды с решительным видом явилась в кабинет мужа.
Далецкий, как это обычно происходило с ним в последнее время, мрачно сидел у письменного стола, подперев голову руками.
— Что тебе надо? — грубо спросил он, не поднимая глаз.
— Митя… — дрогнувшим голосом начала Ольга Алексеевна, стараясь изо всех сил сдержать подступившие к горлу рыдания, — я не могу дальше так жить. Лучше и легче навсегда расстаться с тобой, чем жить вместе, не слыхать от тебя ни одного слова и день за днем видеть в твоих глазах полное отчуждение и одну только ненависть!.. Если я сделалась такой ненавистной для тебя, оставь меня и уходи к той женщине, которая завладела твоим сердцем.
Ольга Алексеевна не смогла продолжать дальше и, задохнувшись от рыданий, едва добралась до дивана и упала на него, уткнувшись лицом в подушки. Худенькие плечи ее вздрагивали и подымались.
Далецкий тяжело поднялся со стула и, шатаясь точно пьяный, подошел к рыдающей жене.
— Перестань! — раздраженно сказал он и, сев рядом с женой на диван, положил руку на ее вздрагивающие плечи.
Ольга Алексеевна мало-помалу затихла. Не поднимая лица, она ждала его решительных объяснений.
— Выслушай и, если можешь, пойми меня, — задумчиво начал Далецкий. — Я сам не знаю, что такое происходит со мной… В иные минуты мне кажется, что я схожу с ума! Разве я виноват, что эта женщина настолько завладела моим умом и сердцем? Разве человек волен в своих чувствах? Все начиналось, как обычное приключеньице со смазливой барышней, а превратилось в трагедию, которой не видно конца.
— Но что же мне-то делать? Чем же я и дети провинились перед тобой?! — воскликнула Ольга Алексеевна и, повернувшись лицом к мужу, с невыразимой тоской посмотрела ему в глаза.
Далецкий поник головой. Его лицо выражало скорбь и чувство вины, которую Дмитрий Николаевич признавал за собой в отношении страдающей по его прихоти семьи.
— Клянусь тебе, я не знаю… — положа руку на сердце, чистосердечно признался он. — Помоги мне, Оленька, научи меня, как вырвать из сердца всякое воспоминание об этой женщине. И тогда я опять вернусь к тебе… О, как бы я желал достигнуть этого! Тем более что она, эта женщина, и знать меня не желает… Я писал ей и до сих пор не получил от нее никакого ответа. Она отравила меня своей безумной любовью и бросила!..
Ольга Алексеевна перестала плакать. В ее глазах появилась надежда.
— Митя! Уедем из Москвы, и ты скорее тогда забудешь о ней, — робко произнесла она и, приподнявшись, обняла руками шею мужа и прижалась заплаканным лицом к его груди.
Далецкий вздрогнул, грубо отстранил от себя жену, встал с дивана и отошел к письменному столу.
— Никогда!.. — воскликнул он подавленным голосом. — Слышишь ли ты? Никогда!
Слабый, болезненный стон вырвался из груди Ольги Алексеевны. Она медленно поднялась с дивана, выпрямилась и устремила на мужа горевшие лихорадочным блеском глаза. Но затем глаза ее тотчас потускнели, углы губ опустились, и все лицо осунулось и как-то сразу постарело.
— Если так, то я сама уеду из Москвы!.. Возьму детей и уеду к матери… — заговорила Ольга Алексеевна. Голос ее звучал сухо и твердо, и в нем не было более слышно ни слез, ни рыданий. — Я считала тебя более мужественным и сильным! — продолжала она. — Я думала, что чувства долга и любви к детям помогут тебе победить безумную страсть к этой распутной девице!.. Но теперь я вижу, что в тебе нет силы воли, нет характера! Ты думаешь, я не знала раньше, что ты уже много раз изменял мне и бросал женщин, как они бросают свои тряпки? Я видела и знала это, но… но мирилась и даже ни разу не сделала тебе какого-либо упрека… Я понимала, что все эти мимолетные связи не заключают в себе ничего серьезного и, главное, не отрывают тебя от семьи. Ты всегда был нежен и предупредителен и со мной, и с детьми. Остановить тебя я все равно не могла; упреки и сцены ревности поселили бы между нами только отчуждение и злобу… И я все сносила, молчала ради детей, чтобы сохранить им отца!.. Но теперь я вижу, что это невозможно… Низменная порочная страсть захватила тебя всего, и ты, не задумываясь, пожертвуешь мною и детьми ради этого чувства. Мне кажется, что ты в состоянии даже убить меня!..
