Роберта Керр - Счастливая встреча
— Напротив. Жена — превосходное прикрытие. Кроме того, что, если она вовсе не жена вам? А тоже шпионка? Какой разумный человек потащит жену в самое пекло? — Голос Муромского сорвался на крик. — Ведь идет война!
Адам саркастически изогнул бровь.
— При всем моем уважении к вам, генерал, выстрелов я пока не слышал.
— А если она разразится, на чьей стороне окажетесь вы, месье де Карт?
— Я — деловой человек, генерал, и не могу позволить себе такую роскошь, как клятвы верности.
Потрясенная Жюли застыла неподвижно, переводя взгляд с одного мужчины на другого, прислушиваясь к словесной дуэли — столь же искусной и столь же смертоносной, как поединок на шпагах. Она не предвидела ничего подобного. За несколько минут Адам стал для нее чужим. Одержимость местью находила отклик в ее душе — восторженной, романтичной и неукротимой. Но этот человек с ледяным взглядом, цинично играющий словами, так был не похож на ее избранника! Образ холодного расчетливого торговца смертью пугал, ибо казался не маской, а сутью.
— Пожалуй, в тюрьме у вас будет довольно времени поразмыслить над своими предпочтениями.
Тихие слова заключали в себе откровенную угрозу, и Жюли резко подняла взгляд. Та же угроза светилась в золотисто-карих глазах, таких похожих — и непохожих — на отцовские. Угроза — и еще нечто. Этот человек не ведает жалости, более того — жестокость доставляет ему наслаждение. А в следующее мгновение Жюли поняла с ужасающей отчетливостью: как бы ни обидел ее Адам, она пойдет на все, чтобы защитить его.
Адам предал ее. Может, напрямую он ей не лгал, но солгал умолчанием. Адам больно ранил ее, но любовь в сердце по-прежнему жива. И она защитит любимого — с тем большим самозабвением, что опасность исходила от ее кровного родственника. Как ни нелепо это звучало, но Жюли ощущала на себе бремя ответственности.
— Вам это не принесет пользы.
Генерал медленно повернул голову и буквально пригвоздил ее к месту взглядом. Сдерживая дрожь, Жюли воинственно выставила вперед подбородок.
— Но почему вы так уверены, мадам?
— Потому что у моего мужа есть то, что вам необходимо. Но, оказавшись в камере, он вряд ли преисполнится желания услужить вам.
Губы коменданта сложились в омерзительную улыбку.
— Вы удивитесь, мадам, узнав, на что соглашаются люди, очутившись в камере.
— Не сомневаюсь. И все-таки оружия вы не получите. — Голос Жюли звучал ровно и твердо. — Мы не возим его в чемодане.
Ощущая себя неуютно под неотрывным взглядом золотистых глаз, Муромский поднялся и отошел к окну. Самоуверенные женщины всегда ставили его в тупик. И женщины вообще.
Воспоминание о том, как Ирина Головина угрозами и шантажом заставляла его устроить побег Алексею, снова ожило в памяти. Даже спустя тридцать лет он отчетливо помнил одухотворенную, нездешнюю красоту и решительный, стальной характер женщины. Генерал вытер вспотевший лоб.
— Вы останетесь здесь в качестве моих гостей, — объявил он, разворачиваясь к посетителям. — Мы поговорим с вами подробнее, и я приму решение. — При взгляде на молодую женщину по спине у него пробежал холодок. Комендант демонстративно отвесил преувеличенно церемонный поклон. — Это вас удовлетворит, мадам?
— Более чем, генерал, благодарю вас. — Жюли встала и, кивнув, направилась к двери.
— Наумов! — Хриплый голос прозвучал, словно удар хлыста. — Проводите наших гостей в лазурные апартаменты на втором этаже и позаботьтесь о том, чтобы супруги де Карт ни в чем не испытывали недостатка.
Возникший в дверях лейтенант отдал честь.
— И еще, — губы снова изогнулись в гнусной ухмылке, — обеспечьте нашим гостям должную защиту. Речь идет о гражданах нейтрального государства, и я не хочу международного конфликта.
— Ваши чувства делают вам честь, — проговорил Адам с легким поклоном.
Покои отвечали своему названию. Кресла и диваны были обтянуты бархатом цвета августовского неба. Шторы повторяли оттенок обивки. Прихотливый узор ковра воспроизводил тона моря и песка. Обои заменял льдисто-голубой китайский шелк, расшитый золотом.
— Нам надо поговорить, Жюли.
— Ты думаешь? — Первое ощущение обиды ушло, осталась зияющая рана. — А раньше у нас не было этой возможности? — Ярость вскипела в груди так внезапно, что у Жюли закружилась голова. Резко рванув за ленты, она отшвырнула на диван шляпку, а вслед за ней и перчатки. — Как давно ты знаешь о том, что намеченная жертва — мой дядя?
— С самого начала. Ференц все рассказал мне.
При упоминании о Ференце Батьяни Жюли стиснула пальцы и отвернулась. От взгляда Адама это не укрылось. Ревность привычно резанула по сердцу: похоже, еще немного — и он возненавидит собственного брата, которого обожал всю жизнь!
— Помню. — Жюли и в самом деле помнила каждое слово, хотя день тот терялся в дымке горько-сладкой меланхолии первой, безнадежной любви. — А я думала, Ференц упомянул только о моей национальности… Выходит, он манипулировал мною точно так же, как и ты.
— Я об этом не жалею. Если бы ты знала правду, ты бы со мной не поехала. И мы бы не стали любовниками. — Адам стиснул кулаки.
— А теперь мы любовники и нас разделяет ложь. — Она поежилась, словно от порыва холодного ветра.
— Жюли… — Адам потянулся к ее плечу. В голосе его звучала неизбывная грусть, прикосновение заключало в себе нежность и ласку. — Я хотел рассказать тебе, но…
— Но что? — Жюли резко обернулась. — Ты решил воспользоваться мною именно потому, что он — мой дядя? Поэтому и взял меня с собой? В качестве заложницы? Приманки? — Она глубоко вздохнула, непрошеные слезы жгли глаза. — Ведь ты слышал, что я говорила в лодке! Борис Муромский предал моего отца. Думаешь, я стала бы осуждать тебя за ненависть к такому человеку?
Жюли решительно высвободилась. Ей хотелось крушить все вокруг, но она не тронулась с места.
— Моя мать просила его содействовать побегу отца из-под стражи. — Жюли глубоко вздохнула. — А первое, что он сделал, — поднял на ноги всю петербургскую полицию. И лично возглавил погоню.
Адам убито молчал. Слова были бессильны. Жюли гордо выпрямилась.
— Тебе незачем опасаться за твои планы, Адам. Я обещала тебе помощь — и обещание сдержу. — Высоко вскинув голову, она вышла из комнаты.
В спальне царила тьма, и поначалу ему показалось, что Жюли уже спит. Когда глаза его привыкли к темноте, Адам увидел, что она стоит у окна, прижавшись лбом к стеклу.
Вот до чего дошло, горестно думал он. Никто лучше него не знает, сколько в ней мягкости, сколько доброты, и, однако, сейчас, когда она так нужна ему, Жюли стала чужой. Ни взгляда. Ни слова.
