Ирен Беллоу - Любить не обязательно
Обзор книги Ирен Беллоу - Любить не обязательно
Ирен Беллоу
Любить не обязательно
1
Адам попытался пошевелиться, но тело не слушалось, словно тонуло в зыбучем песке. Где он? Мысли путались, небытие снова подчиняло его себе. Адам не противился. Все равно он скоро проснется, и голова станет болеть так же сильно, как спина… и сердце. Что мучительнее, он так и не решил.
И тут раздался голос:
— Вы меня слышите?
Голос, нежный и сладостный, напоминал золотистый мед или один из тех вальсов, что исполняли на пианино матушка и сестра. Адам попытался ответить, но язык не слушался, как и тело.
Изможденные руки судорожно сжались, веки затрепетали. Он просыпается, решила Жюли, склоняясь над кроватью и закусывая губу от сострадания: она знала, что за мучительную боль принесет с собой пробуждение.
Жюли осторожно приоткрыла пациенту рот и положила на язык таблетку, врученную доктором Батьяни. Затем убрала со лба золотистые пряди, слипшиеся влажными кольцами. Ее подопечный казался бледнее простыни, на которой лежал, — юноша, почти мальчик, несмотря на то что виски посеребрила седина, а в уголках губ пролегли страдальческие складки.
Трудно было поверить, что он и главный врач клиники, граф Ференц Батьяни — родные братья. Между ними не угадывалось ни малейшего сходства, разве что оба были высоки и худощавы. Пальцы Жюли осторожно разгладили морщинки в уголках глаз юноши. Интересно, глаза эти того же пепельного, дымчато-серого оттенка, как и у старшего брата? Массируя больному виски, она невольно замечталась: в девичьих грезах серые глаза Ференца Батьяни глядели на нее с той же любовью, что жила в ее собственном сердце.
Адам почувствовал прикосновение прохладной, нежной руки ко лбу. Илона! — подумал он блаженно. Сколько радости доставляли ему ласки милой, по-детски непосредственной Илоны. В памяти всплыло прелестное личико фарфоровой статуэтки, хрупкие, точеные пальчики… Но тут словно яд разлился по жилам: Илоны нет, Илону увезли солдаты-захватчики, которых он сам привел к ее порогу! Горе, чувство вины, и ненависть снова переполнили его, и пересохшие губы произнесли дорогое имя.
Слабый звук пробудил Жюли от задумчивости, она опустила взгляд, решив, что юноша проснулся. Но Адам по-прежнему лежал неподвижно. Поглаживая влажный лоб, Жюли ощущала волны печали и отчаяния, исходящие от пациента, для нее столь же осязаемые, как если бы речь шла о физическом воздействии.
Ее сострадательное юное сердце потянулось к больному, узкая ладонь легла на его руку безупречной формы, с длинными пальцами… Руку художника или поэта, решила Жюли. Или идеалиста-мечтателя. Она сомкнула пальцы на его запястье и стала ждать пробуждения, снова погрузившись в мечты.
Адам открыл глаза — мир расплывался, терялся во мгле. Смутные очертания женского лица в полумраке, тонкий аромат вербены… Сон это или явь?
— Илона… — Хриплый звук собственного голоса привел его в чувство, и он снова вспомнил, что Илону у него отняли.
Снова зазвучал сладостный, словно мед, голос незнакомки: она заговорила, но слов Адам не воспринимал. Он закрыл глаза. Боль… Дни, недели, месяцы боли складывались в годы. Ференц… Клиника… Операция… Странно, подумал Адам, боль ушла, а ведь Ференц предупреждал, что придется еще потерпеть, прежде чем дело пойдет на поправку. Если ему суждено поправиться.
Адам снова открыл глаза: лицо незнакомки обрело ясность. Глаза, окаймленные густыми ресницами, цветом напоминающие темное золото токайского вина. Мягкий изгиб изящно очерченных губ. Губы двигаются, произнося слова, смысл которых он не в состоянии уловить.
А ведь глаза у него вовсе не серые, отметила Жюли. И не синие, если на то пошло. Что за удивительное сочетание этих двух цветов! Словно ясное небо проглядывает сквозь утренний туман.
Адам озадаченно нахмурился. Почему он видит только лицо в окружении белых облаков? И тут его осенило, словно последняя деталь сложной головоломки легла на место. Все стало так ясно, что юноша едва сдержал улыбку.
Он умер. Вот почему нет боли. Вместе с этой мыслью пришло несказанное облегчение: страдания закончились! А в следующее мгновение нахлынул гнев — у него отняли месть!
Должно быть, то ангельский лик явился ему из полутьмы. Но Адам вдруг вспомнил, что в ангелов он не верит. И в рай — тоже. А вот ад, если тот и впрямь существует, находится на земле.
Лицо придвинулось ближе. Благоухание вербены снова защекотало ноздри, а вместе с ним вернулось недоумение.
— Кто вы? — с трудом проговорил больной.
— Меня зовут Жюли. Сестра Жюли.
Девушка видела: боль возвращается. Желая хоть немного отдалить мучительный миг, дать юноше передышку, она коснулась ладонью его груди, второй рукой ласково поглаживая лоб. Почувствовав, что Адам расслабился, Жюли улыбнулась.
— Закройте глаза, — шепнула она. — Засыпайте.
Неужели ангелы говорят по-французски? Нелепый вопрос возник где-то на границе сознания. Не успел Адам отмести его, как прохладные, нежные пальцы снова коснулись его лица и груди. Неизъяснимое спокойствие овладело им его, а вместе с ним, хотя Адам не отдавал себе в этом отчета, пришла надежда. Впервые за четыре года.
Когда Адам пришел в себя в следующий раз, предметы вокруг него приобрели более четкие очертания, а грызущая боль яснее ясного свидетельствовала о том, что он пока еще принадлежит к миру живых.
— Ну что, Ференц, — поддразнил он, не слишком успешно подделываясь под шутливый тон, свойственный братьям в разговоре друг с другом. — Нож не дрогнул в твоей руке?
— Ты первым узнаешь о результатах, — заверил Ференц, ласково потрепав больного по плечу жестом, красноречиво говорившим, что беспечность эта — напускная.
Старший брат глядел на младшего, терзаясь сознанием вины. Морщины в уголках губ, горечь в серо-голубых глазах… Адам казался старше своих двадцати двух лет. Ференц хорошо помнил беззаботного, мечтательного, доверчивого юношу — с тех пор прошло только четыре года… Это из-за него Адам оказался втянутым в кромешный ад революции, из которого вышел озлобленным, с искалеченным телом и израненной душой, помышляя лишь о мести. Ибо мстить было за что.
— Как самочувствие? — осведомился Ференц, подавляя желание подхватить брата на руки, словно маленького ребенка.
— Чувствую себя примерно так же, как рождественский гусь, разрезанный тупым ножом… — Дыхание перехватило: спину пронзила острая боль.
— Нельзя ли поточнее?
Адам стиснул зубы, борясь с приступом, на щеке неистово задергался мускул.
— Нельзя. — Вместе с кратким ответом пришло осознание того, что боль была уже не та, что прежде.
