Лора Морган - Цыганская кровь
— Ты зря меня в чем-то подозреваешь. Как можно было ухитриться подтасовать карты, когда ты гадала? — резонно возразил Девон. — Ты же их раскладывала.
Тори неохотно согласилась:
— Верно. Но откуда ты знаешь это слово?
— Торжественно клянусь, клянусь моей честью, что я не помню, когда, как и почему я узнал его.
— Девон, это определенно рок.
— Да, судьба.
Тори была потрясена этими таинственными совпадениями, но никак не могла до конца в них поверить.
— Тори, помнишь, ты не хотела, чтобы я увидел те картины?
— Да, а что?
— А теперь можно мне их посмотреть?
— Хорошо, смотри, пожалуйста, — сказала она и, когда он подошел к картинам, нахмурившись, вышла из комнаты, но вскоре вернулась и оживленно сообщила: — Действительно, это слово существует. И по-французски, и по-испански, и по-итальянски оно означает «цыгане». Ты уверен, что не прочитал его в словаре после нашего знакомства?
— Нет, я нигде его не читал, — сказал Девон рассеянно, снова возвращаясь к осмотру картин.
Тори задумчиво покачала головой и, усевшись за столик, на котором стояли кувшины и стаканы с кистями и тюбиками краски, стала наблюдать за ним. Солнечный луч играл в его рыжих волосах; время от времени, когда Девон делал какое-нибудь резкое движение, свет попадал на золотую сережку и, вспыхивая, рассыпался яркими блестками. Она идет ему, подумала Тори и снова вернулась к своим размышлениям, чувствуя, что во всем этом есть какая-то связь.
В памяти всплыл образ ее отца, весело рассказывавшего о впечатлениях детства, когда он, сидя на коленях у Магды, слушал цыганские легенды и поверья. От нее он услышал и передал дочери такую примету: «Если твой возлюбленный носит золотую серьгу, он принадлежит только тебе».
Задумчиво прикусив губу, Тори смотрела на Девона. Она понимала, что слишком поздно что-то менять, что с самого начала были напрасны ее старания избежать неминуемого. Он принадлежит ей — так же, как она принадлежит ему. И это чувство было слишком сильно, чтобы его игнорировать.
Тори приходилось читать о людях, чья судьба была предопределена. Суть везде одна и та же: герои попадали в водоворот событий, из которого они уже не могли выбраться. Обратный ход невозможен.
Героиня такого романа — обычно очень красивая женщина с удивленными, не просыхающими от слез глазами — вдруг обнаруживала, что она по уши влюблена, и ничего не может с этим поделать. Она тоскует, не спускает с героя влюбленных глаз, и в один прекрасный день, отбросив сомнения, отказавшись от всех своих принципов, предается радостям любви.
Но у Тори все было иначе.
Ей нравилось наблюдать за ним. Это необъяснимо, но ей запал в душу простой и до смешного трогательный жест, когда он загорелыми пальцами рассеянно прочесывал свои густые волосы, создавая милый беспорядок на своей красивой голове, сиявшей, как медный шар. Девон был крупным мужчиной. Движения его сильного тела отличались свободой и размашистостью. У него было несколько надменное лицо, выражавшее внутреннюю силу и энергию; нос со следами не одного перелома; упрямый подбородок, чувственный рот, в легкой усмешке которого читалось нечто неуловимо загадочное; широкий разлет бровей, придававший его грубоватому лицу какую-то трогательную симметрию.
Тори изучала его беспристрастно и как бы отстраненно. Странно, думала она, такое впечатление, что тот, другой Художник, который создал его, словно намеренно противопоставил в нем законченность и незавершенность. Его крупное лицо с перебитым носом и упрямым подбородком казалось незаконченным. Должно быть, со временем оно изменило первоначальные очертания и несколько вытянулось. А вот его великолепные брови — она была уверена в этом — оставались такими с рождения.
Теперь Тори твердо знала, что с ней происходило, и приняла это решительно и бесповоротно. Она была очень спокойна и молчалива, прислушиваясь к тому, как исчезают последние сомнения, отступают придуманные принципы — совсем как в тех романах. Оставалось ждать только радостей любви, которые почему-то запаздывали.
Неужели в романах все правда? — думала Тори. Ее колебания еще не до конца покинули ее, но они уже не властвовали над ней.
Разум ее еще пытался сопротивляться. Ты же знаешь, как выбраться из такого положения, твердил ей внутренний голос. Один раз тебя уже накрыло с головой, но все-таки ты выплыла. Смогла, в конце концов, пристать к берегу и выкарабкаться.
Расставив длинные пальцы, Тори внимательно посмотрела на свои руки, словно никогда раньше их не видела. След угольного карандаша напомнил ей о многом. И уже смирившись со всем, что ее ожидало, Тори спросила себя, когда же она напишет, точнее, попытается написать его портрет?
Тори перевела взгляд на Девона, рассматривавшего ее картины. Она заметила, что его интересовали главным образом не пейзажи или натюрморты, а портреты, особенно некоторые из них. На портретах были изображены, в основном, женщины и дети, реже — мужчины, обычно старики. Она просила их позировать, потому что их лица казались ей особенно выразительными. Девон не мог, конечно, знать, что там недоставало двух портретов. Один из них — сделанный ею по памяти портрет отца — находился сейчас на выставке в одной из галерей Нью-Йорка. Другой — портрет Джордана — еще не был распакован.
Девон отошел от последней картины, изображавшей старика, на лице которого запечатлелись следы жизненных невзгод прожитых лет, и посмотрел на Тори восторженными глазами.
— Ты принимаешь заказы?
Она утвердительно кивнула головой.
— Я хочу заказать тебе картину.
Взглянув на него, она спокойно произнесла:
— Тебя я писать не буду. — В этих, сказанных почти шепотом словах, однако, слышалась боль, какой-то с трудом сдерживаемый протест против неизбежного.
— Разве я не фотогеничен? — спросил он с комической озабоченностью.
Однако Тори было не до смеха. Она отвела глаза.
— Наоборот, даже очень фотогеничен, — рассеянно ответила она и едва узнала свой голос — таким чужим и изменившимся он ей показался.
Девон пересек комнату и подошел к ней. Тори подняла на него глаза — и встретилась с уже знакомым ей проницательным взглядом. Впрочем, может быть, она просто плохо выглядела?
— Тебя что-то тревожит, — обеспокоенно проговорил Девон. Его чудесные брови сошлись в складке на лбу, и весь он напрягся, словно готовясь к бою.
Тори хотелось плакать, но, не выдержав напряжения, она неожиданно для себя рассмеялась тихим, почти беззвучным смехом.
— Я не буду тебя писать, — повторила она, а сама не сводила с него глаз, любуясь великолепной линией бровей, этой странной незавершенностью его лица, прекрасными глазами, в которых сейчас было столько заботливого беспокойства.
