Лора Брантуэйт - Вдоль по радуге
И совершенно не важно, что в масштабах заштатного городишки. Главное — смысл победы, вкус победы, когда правда на твоей стороне, а тот, кто преступил закон, получит свое наказание. Чтоб неповадно было.
Грега ощутимо трясло, не от лихорадки, а от слабости, и он чуть-чуть постоял за дверью кабинета, чтобы собраться с силами для обратного пути. Нужно было спуститься на второй этаж с третьего. Великолепно. Спускаться — это тебе не подниматься… Рассуждая так, он отделился от опоры-стены и двинулся в нужном направлении — к лестнице.
На площадке столкнулся нос к носу с доктором Хантом, который, суетливый, куда-то спешил.
Торопится, голубчик, подумал Грег. Ничего, успеет. Все успеет.
— Мистер Хант?
Подчеркнуто презрительное «мистер» вместо «доктор». Грег не желал признавать его врачебное звание и не скрывал этого.
— Мистер Даллас? — Тараканьи глазки уставились на него зло и отстраненно, стали немного стеклянными, как будто он таким образом пытался отгородиться от Грега.
Встречаются очень наглые тараканы, такие не бегут, едва завидев, услышав или учуяв человека, а останавливаются, лениво поводят усиками, словно выясняют, недовольные: а в чем, собственно, дело?
— Мистер Хант, знаете поговорку: у каждого хирурга есть свое кладбище?
— Вы на что-то намекаете, мистер Даллас? — Злые стеклянные глазки прищурились.
— Только на то, что все мы совершаем ошибки и за них рано или поздно приходится платить, — со значением сказал Грег.
Он отчасти блефовал, потому что никакого материала на Ханта у него не было. Но он был уверен, что, если захотеть и покопаться, что-то да найдется. Доктор Хант слишком любит свое дело. Самозабвенно. Наверняка были случаи в его практике, когда можно было обойтись консервативным лечением, а он прибегал к помощи скальпеля.
Есть вероятность, что он просто фантазирует, но, увы, — небольшая. У человека с такой профессией, как у Грега, фантазия мало-помалу заменяется жизненным опытом.
— Мне не нравится… — запальчиво начал доктор Хант.
— Вы мне тоже не нравитесь, — оборвал его Грег. — Поэтому я с огромным удовольствием лишил бы вас права врачебной практики, а потом засунул за решетку. Имейте в виду.
Он обогнул своего собеседника-противника и, прилагая недюжинное волевое усилие, чтобы держаться прямо и уверенно, медленно двинулся по лестнице вниз.
Он ощущал между лопаток горячий взгляд доктора, и ему казалось, что Хант вот-вот лопнет от злости и страха. Но хлопка не было, и вообще звуков не было: доктор Хант молчал, словно язык проглотил. Грег понял, что победил.
Кэтрин зашла ближе к вечеру. Она выглядела измученной.
— Ты устала? — спросил Грег. Он хотел прощупать почву: а что ему можно после сегодняшней ее вспышки?
— Да.
Сдалась?!
Сдалась!!! Ликование прокатилось по его жилам вместе с кровью.
— Я чувствую себя ведьмой, которую приволокли к столбу, привязали, обступили со всех сторон, послали уже за факелом, а потом раз! — и все поспешно разошлись. По неизвестной причине. Сделали вид, будто ничего не произошло.
— Неужели ты не рада? — поинтересовался Грег с удовлетворенной улыбкой: дело свое он сделал. Она в безопасности. Он ее защищает. Она не подозревает об этом, а тень его нависает над ней как магический покров.
— А ведьма, между прочим, так и осталась стоять привязанной, — продолжила Кэтрин, будто не услышав его последних слов, глядя в стену над головой Грега.
— Пусть ослабит путы. Она же ведьма.
Кэтрин усмехнулась:
— Ты же знаешь, что ведьм не бывает. Даже мой Том в них не верит.
— А кто он — твой Том?
— Мой сын.
Повисло молчание.
У нее есть сын. Эту простую мысль Грег повторял про себя вновь и вновь, будто тщетно пытался отыскать в ней какой-то скрытый смысл. На самом деле это был только конец веревки. За него можно потянуть и распутать многое.
Если у нее есть сын, значит, она его родила. Родила от кого-то. Сына она любит, значит, и того, от кого родила, любит или любила. Ведь ее мальчик такой же, как его отец. Любит одного, значит, любит и второго…
Грег внезапно разозлился на себя. Да, черт подери, она не девственница, что же, делать из-за этого личную катастрофу? Пойди найди в наше время двадцатипятилетнюю девственницу такой красоты… В нем еще живо Средневековье. Неспроста Кэтрин заговорила про охоту на ведьм. Все оттуда.
Что способны сделать несколько веков цивилизации и несколько десятилетий сексуальной свободы с глухими первобытными инстинктами и потребностями? Мужчине хочется быть у женщины первым и единственным. И ничего уж тут не попишешь.
Грег посмотрел на нее влажными, блестящими глазами. Ладно, чего уж гам… Но почему, почему он не встретил ее лет десять назад?
10
Для Кэтрин наступила новая жизнь.
Наступила тихо и незаметно, будто не хотела ее, Кэтрин, спугнуть. Так приходит после ночи утро.
Ей раньше казалось, что новая жизнь — это что-то, что бывает после разлома, перевала, какого-то стихийного бедствия. Что старое нужно как топором отсечь чем-то страшным и… коротким: скандалом, разводом, операцией, смертью.
А тут она опомнилась только тогда, когда новая жизнь полностью вступила в свои права. Так утром сначала отступает тьма, а потом всходит солнце.
И если в рассветном молочном тумане кто-то еще способен обмануть себя — мол, еще ночь, потому что на небе нет солнца, — то после восхода этот трюк уже не пройдет.
Ее ночь закончилась.
Они с Томом затеяли необычную игру, отдаленно напоминающую фанты: они придумывали друг для друга задания, и задания эти объединяло только одно: такого они никогда прежде не делали.
Кэтрин даже в медовый месяц не изучала поваренную книгу с таким тщанием, как теперь. Ей хотелось готовить что-то новое каждый день.
Они с Томом раскладывали на полу в гостиной подробную карту Штатов и выбирали, куда съездить: в августе, на Рождество, на пасхальные каникулы. Сколько всего они еще не видели в этом мире!
Сколько всего еще увидят!
Кэтрин пробовала есть мясо руками, пить горячий кофе через трубочку, играть яблоком в футбол, здороваться с незнакомыми людьми на улице, говорить коллегам нелицеприятную правду в лицо, ободрять шуткой пациентов, у которых подтверждался страшный диагноз, оперировать под классическую музыку. И чем больше этих новых и необычных вещей она пробовала, тем приятнее и красочнее становилась ее жизнь. Поначалу было стыдно и страшно, как будто она мялась на берегу, прежде чем войти в холодную речную воду. А потом возникало ощущение легкости и свободы — так бывает, когда даже в горной реке перестаешь чувствовать холод.
