Бетти Бити - Призрак мисс Миранды
— Вот уж не сомневалась, что возражать он не будет! — сказала я. — Но вот когда я смогу, если вообще возьмусь…
И тут я внезапно заметила, что мать, улыбаясь, смотрит не на меня, а в сторону почтового ящика на заборе. Я услышала голос: «Кто всуе упоминает мое имя?» — и, обернувшись, увидела, что мистер Пембертон перемахнул через забор и направляется к нам.
— Добрый вечер, миссис Воген… Розамунда, — лениво улыбнулся он. — Насколько я понимаю, миссис Воген, вы уговариваете ее принять участие в съемках?
— Может быть, это розыгрыш, — сказала я, — но вы не ошиблись.
— Значит, она вам сказала?
— Да.
— И что вы думаете по этому поводу?
Словно внезапно застеснявшись своего рукоделия, мама встала, глянула на часы и ужаснулась:
— Господи, скоро девять! А мне еще печь булочки для завтрашнего заседания женского клуба! Но прошу вас, Николас, не торопитесь уходить. Предполагаю, вам есть, что обсудить с Розамундой.
И с этими словами она упорхнула в дом, оставив меня наедине с Николасом Пембертоном.
Оглядываясь назад, я решительно не понимаю, как мы ухитрились поссориться. Для этого не было ровно никаких причин, кроме одной достаточно туманной, о которой никогда не шла речь.
В глубине души я была искренне польщена и обрадована. Как приятно было бы рассказывать детям и внукам, что давным-давно ты была дублершей знаменитой актрисы, жены не менее знаменитого режиссера, — это ты на экране мчишься галопом, облаченная в неудобный костюм амазонки семнадцатого столетия. Конечно, они могут спросить, как долго шли съемки этой сцены, и тогда придется признаться, что они заняли не больше минуты. Тем не менее, я отчетливо ощутила, что сейчас может решиться моя судьба. И как сказала мама, это будет довольно интересно.
Кроме того, когда зашел разговор на эту тему, Николас был исключительно любезен. Точнее, он с этого начал. Первым делом он сообщил, что Сильвия была очень рада и испытала огромное облегчение, узнав об этой идее. Что же касается его лично, он бы не стал настаивать на моем обязательном участии. Этот кусок, конечно, достаточно важен, но в самом худшем случае его можно просто вырезать.
— Значит, вы не хотите, чтобы я участвовала?
— Конечно, хочу. Но это может быть куда сложнее, чем вы думаете. Вам придется сидеть в седле боком. При такой посадке довольно трудно управлять лошадью.
— Справлюсь, — улыбнулась я. Сама не знаю почему, но у меня потеплело на душе. Может, потому, что мне показалось, будто Николас Пембертон в самом деле беспокоится о моей безопасности. Хотя так и осталось непонятным, почему меня должно было волновать, заботится он обо мне или нет.
Я грелась этим внутренним теплом те несколько минут, пока он объяснял, что мне придется делать, а я заверяла его, что и могу, и хочу справиться с его задачами.
— Ну что ж, хорошо, — деловито решил он, — будем считать, что договорились. Следующий пункт — когда?Я бы хотел, чтобы вы незамедлительно приступили к делу. Сможете урвать какое-то время от занятий? На съемочной площадке все готово. И я бы предпочел ничем иным пока не заниматься.
Разозлилась я, наверно, оттого, что внутреннее тепло покинуло меня. Словно из сладких снов возвращаешься к суровой реальности. Николаса Пембертона совершенно не интересовали ни я, ни моя безопасность — только его фильм и Сильвия Сильвестр. Ни мое время, ни уроки, которые я должна была давать детям, не имели для него ровно никакого значения. Скорее всего, я нетерпеливо дернулась, и разложенные работы скользнули мне на колени. И внезапно их неутешительные результаты плюс требования Николаса Пембертона, и вся эта киношная команда, и необъяснимая для меня самой смена настроения — все это сплелось в какой-то тугой узел.
— Прошу прощения, — отрезала я. — Это невозможно. В настоящее время мы работаем не покладая рук. Дети требуют усиленного внимания.
Он аккуратно собирал разлетевшиеся бумаги и, думаю, даже не заметил, что у меня изменилось настроение.
— Да бросьте вы, — с добродушным юмором попросил он. — Всешкольные учителя говорят одно и то же. Все они считают, что их воспитанники требуют усиленного внимания. Я и сам это слышал от своих.
— Не сомневаюсь, что он или она в корне ошибались, — ехидно заметила я. — Тем не менее так уж получается, что я права. Их знания и так уже претерпели серьезный урон.
— Из-за чего, Розамунда?
— Из-за ваших съемок.
— Ну, что за глупости! Вы преувеличиваете!
— Если вы, в самом деле так считаете, то посмотрите на их ответы. Писали десятилетние дети. Полюбуйтесь вот на это, мистер Пембертон. — Я протянула ему исчирканное и испятнанное сочинение Чарли Данна. — Я дала им тему «День у реки». И думала, что, как сельские ребята, они убедительно раскроют ее. Вы только послушайте, мистер Пембертон! «Один день у реки мы бегали за большим грузавиком— через «а», мистер Пембертон! — который возил взад и впиред— тоже обратите внимание, мистер Пембертон! — людей с какой-то странной машинной— с двумя «н», — а те спрашивали нас, как проехать к дому Мисс».
Мистер Пембертон одарил меня снисходительной улыбкой светского человека.
— А если вы думаете, что я специально подсунула вам самое плохое сочинение, просмотрите те, что вы держите в руках. Любое — я не возражаю.
Больше всего на свете мне хотелось стереть с его физиономии эту снисходительную улыбку.
— Хорошо, — засмеялся он. — Должен сказать, вы умеете убеждать. Итак, Дженис Пибоди. — Он начал читать вслух: — «В один день мой брат и я пошли к реке посмотреть, что делают люди из кино». — Мистер Пембертон насмешливо посмотрел на меня голубыми глазами и сказал: — Да, я понимаю, что вы имели в виду, говоря о грамматике. — И продолжил: «И мы смотрели, как кинозвезде мазали лицо, а потом, когда кино сняли, мы пошли за ней к реке и увидели, как мистер Фуллер поцеловал ее».
Пембертон произнес эти слова до того, как осознал, что именно он читает. Они рухнули, как камни с обрыва, — и лишь спустя какое-то время до нас дошел их смысл. Поняв его, он остановился, и его окаменевшее лицо обрело выражение, которое я могу описать только как ужас. Я сидела молча, а он стоял передо мной, не в силах вымолвить ни слова. Затем он швырнул работы на стол, пробормотал, как ни странно, извинение и, развернувшись на пятках, вышел.
Пока я сидела, раздираемая чувствами раскаяния и вины, меня не покидало желание снова увидеть его снисходительную улыбку. Но, похоже, я стерла ее навсегда.
