Ольга Некрасова - Кого ты выбрала, Принцесса?
— Значит, как договорились, — быстро сказал Паше журналист, заканчивая какой-то их разговор.
— Обижаешь, — буркнул Паша, и только после этого они похромали к Наталье. Все-таки им досталось, и Наталья была только рада такой справедливости.
Ее подняли, отряхнули и отставили в сторону, как предмет мебели, а сами стали заниматься «ямахами». Машины оказались на ходу, но что-то там побилось и погнулось, и парень хотел не сходя с места получить деньги за ущерб. Паша и Гера яростно торговались по-английски, подбадривая друг друга разговорами о том, что у него наверняка все застраховано, он и так свое получит.
Наталья все это время молчала. И в машине, когда ехали к Эйлату, молчала. Паша снова уступил руль журналисту, сел рядом с ним, и всю дорогу они по-мальчишески трепались, больше не разговаривая, а показывая жестами: "Чувствую — завис, мощности не хватает. Потом вбок так пошел-пошел-пошел…" — "А мне что было делать?! Я ж тебе в борт шел, раззяве, и выворачивать поздно!" На нее обратили внимание только в Эйлате, подъезжая к отелю.
— А ты чего молчишь, Наташ? — с улыбкой обернулся к ней Гера, и тогда Наталья сказала:
— Вы мне противны. Оба. Не хочу вас видеть.
Ночью Паша стучался к ней. В дверь, а потом в окно, зайдя со стороны бассейна. Наталья не открыла.
22
На завтрак Наталья взяла только ростки пророщенной пшеницы. Специально, чтобы не расслабляться, потому что еды, отвратительнее этих ростков, человечество не придумало. Похоже, еще один буржуйский способ создать себе проблемы, если их нет: человек питается полезными ростками, и жизнь уже не кажется ему сладкой до приторности, а кажется сплошной осознанной необходимостью.
На Пашино "Доброе утро!" она не ответила, молча позволив ему сесть за свой столик. Пора было мириться, чтобы не отравлять себе и Паше оставшиеся дни у Красного моря. Но понятно, что начать должен был он, и Наталья тихо себя подзаводила, боясь сразу же сдаться. Подзаводить себя было легко, потому что, во-первых, Паша каяться не спешил, во-вторых, он, как обычно, взял здоровенный кусок мяса, а когда ты ешь полезные ростки, мясо на чужой тарелке раздражает до невозможности.
— Наташ… — доверительным голосом начал Паша.
Наталья и бровью не повела, но сердце забилось быстрее и грудям стало тесно в лифчике. Как будто не в ресторане все происходило, а в номере, и сейчас он положит руку ей на грудь, и что будет дальше, обоим известно и хочется этого поскорее.
— Наташ, помнишь, мы писали письмо на фирму, которая делает ножи?
Что-то происходило с Пашей. Совсем он перестал чувствовать ее настроение.
— Не помню, — равнодушно сказала Наталья. — Это ты писал.
— Так вот, пришел ответ.
Наталья подцепила вилкой несколько ростков, отправила в рот и сосредоточенно зажевала. Господи, при чем тут какое-то письмо? Или Паша нарочно делает вид, будто бы вчера ничего особенного не случилось?
— Ты кое о чем забыл, — напомнила Наталья, чувствуя, что еще немного, и она накричит на Пашу: собираешься ты просить прощения или нет?!
— Ну да, — рассеянно сказал Паша, — ты мне написала доверенность. Но фирме интересна лично ты.
Наталья швырнула вилку, встала и ушла.
В груди было пусто, как будто Паша вынул из нее сердце и слопал с кетчупом. Нет, Наталья была готова к тому, что головокружение этих дней пройдет и она займет в Пашиной жизни свое второе место. Второе место после работы — это нормально, когда мужчина честолюбив и работа у него денежная. В конце концов, деньги он приносит в семью, и на самом деле семья оказывается первой. Но когда он тебя не замечает из-за дурацких гонок на «ямахах», потом из-за дурацкого ножика, это гроб, конец всем отношениям. Завтра он уставится в телевизор, послезавтра пойдет с друзьями пить пиво и к ночи этак с ленцой скажет: "Ладно, мужики, мне пора, а то моя лесопилка уже зубы наточила". Мы это, девочки, проходили, и снова лучше не начинать.
Паша догнал ее у двери номера и наконец-то сказал:
— Прости!
Наталья возила магнитной карточкой-ключом в щели замка и пинала дверь. Наконец вспомнила, что надо повернуть ручку. Ожесточение прошло. Она впустила Пашу в номер, и, не успев закрыть за собой дверь, они начали бешено целоваться.
— Ты меня вчера достаточно наказала, — шептал Паша. — Если честно, я сам обиделся. Прости. Наташенька, я тебя люблю, милая, милая, так плохо без тебя, ты же знаешь, как я тебя люблю.
Его руки ласкали Натальины груди, потом скользнули на бедра, и она с готовностью подалась навстречу Паше, чувствуя, как его брюки распирает восставшая плоть.
— Бедненький, соскучился, — горячо зашептала Наталья, расстегивая Пашину «молнию» и освобождая пленника. На мгновение ей стало страшно — таким он показался огромным. Сейчас пронзит ее насквозь, нанижет, как вчерашних птичек на вертел. И тут же Наталья почувствовала, что готова принять этот вертел, что умрет, если не примет его немедленно, не сходя с места.
Повиснув у Паши на шее, она обвила его бедра ногами. Горячий вертел скользнул по ее промокшим насквозь трусикам, Паша помог рукой, оттянув ткань в сторону, и вертел пронзил ее, бедную распятую птичку.
Оба замерли, прислушиваясь к себе, и Наталья первая начала медленную поездку к счастью. С каждым движением она все глубже нанизывалась на безжалостный вертел, и казалось, что уже невозможно быть ближе, но всякий раз она отвоевывала еще крошечку близости, растекалась по крепким Пашиным бедрам с торчащими косточками. Все остальное для нее пропало — только он, его мощь, его твердый огонь, который надо было втянуть в себя и не выпускать до конца жизни.
— Принцесса, — шептал Паша. — Милая моя Принцесса, мое счастье. Я не знал, что так бывает — как у нас с тобой. Не знал, что такое любовь. Думал, что знаю, а сам не знал. Ненаглядная моя, Принцесса моя…
Женщины любят ушами. И память у нас очень хорошая. В какой-то момент Наталья поняла, что Паша повторяется, дословно, что он уже говорил ей то же самое, хотя ничего плохого в этом, конечно, нет. Но любовный угар стал развеиваться, и Наталья, чувствуя, что у Паши уже близко, немного подыграла и ему, и себе.
