Дениза Алистер - Огонек в ночи
Первый же поцелуй Майкла пробудил в ней вулкан страсти. Такого взрыва Грейс сама от себя не ожидала.
Она прижалась к нему и, жадно впившись в его губы, нетерпеливо принялась срывать с него одежду. Сначала пиджак, а потом рубашку, так что только пуговицы полетели в стороны. Обнажив его торс, Грейс распластала на его груди ладони. Описав несколько кругов, они медленно поползли вниз. Пока ее губы неистово целовали его, ее прохладные пальцы нащупали и расстегнули пряжку ремня, затем добрались до «молнии» брюк.
Движения Грейс были торопливыми и нервными, как у приговоренного к смерти, которому позволили выкурить последнюю сигарету. Ее необъяснимое нетерпение немало удивило Майкла. Грейс атаковала его с такой стремительностью, словно боялась, что его настроение изменится и он передумает. Словно их встреча была последней.
Однако причин для беспокойства не было, и Майкл понимал, что должен ее успокоить. В этот раз он предпочел бы растянуть удовольствие. Если он ее не остановит, то все кончится в мгновение ока.
Он нежно заключил лицо Грейс в ладони и оторвал от себя, чтобы заглянуть в глаза. Они были подернуты туманом вожделения. На ее щеках пылал румянец.
— Чуть помедленнее, милая. Куда ты так спешишь? Я никуда не ухожу.
Она покачала головой, словно не поняла смысла его слов.
— Я хочу тебя.
— Я тоже хочу тебя, — заверил Майкл и ласково провел тыльной стороной ладони по ее щеке. — Ты все получишь, обещаю.
Он не желал спешить. Он хотел раздеть Грейс, хотел раздеться сам, чтобы ощутить кожей прикосновение ее нагого тела. Хотел видеть ее реакцию на прикосновения его рук, на его поцелуи.
Покрывая поцелуями ее шею, он медленно расстегнул застежку бюстгальтера. Грейс вздрогнула, когда он аккуратно спустил с ее плеч узкие бретели. Потом он стянул вниз ее платье, и оно шуршащей волной упало на пол.
Майкл нежно коснулся рукой ее подбородка и по глазам Грейс понял, что даже сейчас она продолжает сомневаться. В себе? В нем?
— Расслабься. Все плохое позади, — пробормотал он. — Ты со мной, тебе ничто и никто не угрожает.
В ее глазах вспыхнул луч надежды, и они посветлели. К его облегчению, Грейс позволила себе расслабиться. Ни слова не говоря, она легла на кровать и замерла в ожидании.
Быстро сбросив с себя одежду, Майкл примостился у ее ног, исполненный решимости устроить ей такую ночь, о которой она не скоро забудет.
Медленно, поглаживая ее стройные длинные ноги, он стянул с Грейс трусики, после чего его ладони отправились в обратный путь. По мере продвижения вверх он покрывал поцелуями и гладил ее шелковистую кожу, оставляя за собой горячий влажный след.
Задыхаясь от невозможной пытки, Грейс прошептала его имя и судорожно стиснула в кулаках простыни, когда он достиг конечной точки.
Она почти мгновенно забилась в сладких судорогах под его руками и губами, и ее стоны смешались с его прерывистым дыханием. Но Майкл не отпустил ее тотчас, а продолжал дарить ласки, пока Грейс не взмолилась о прекращении пытки. Он послушно оторвался и пополз вверх, по пути целуя ее мягкие бедра и живот. Когда Майкл добрался до пупка и пощекотал его языком, Грейс вцепилась ему в волосы и заставила прекратить столь изощренное мучение.
И снова он повиновался, чтобы неспешно двинуться выше, туда, где вздымались полушария ее груди. Грейс извивалась и бессильно стонала.
Прошло еще несколько долгих минут, прежде чем он наконец завис над ее распростертым телом, как бы примеряясь. Сплетя пальцы, Майкл прижал ее ладони к простыне и заглянул в глаза. Потом вошел в нее и услышал лихорадочное биение ее сердца. От восхитительного чувства единения оба они одновременно застонали.
Но и этого казалось мало.
— Обними меня.
Грейс повиновалась.
— О да… — пробормотал Майкл со стоном и обрушил на нее град щедрых поцелуев, даря огненные ласки ее губам, щекам, подбородку, шее.
Грейс всхлипнула. Ее тело билось под ним в изнеможении, стремясь пережить новый экстаз и вынуждая его ускорять ритм скачки. Майкл пришел в неистовство, и в какой-то благословенный момент они оба взлетели на гребень девятого вала, и им открылась бездна наслаждения, куда они ринулись стремглав и рухнули опустошенные и обессиленные.
Когда дрожь оргазма прошла, Майкл прильнул к губам Грейс страстным поцелуем. Их сердца стучали в унисон. Он отпустил ее руки и, прижавшись лицом к ее лицу, затих. И вдруг ощутил щекой влагу и понял, что это такое, моля Бога, чтобы это были слезы счастья, а не сожаления.
Неужели так будет всегда? — успела подумать Грейс перед тем, как провалиться в сон.
12
Ничто не длится вечно. Всему приходит конец. Если уж тают снега Килиманджаро…
Грейс грустно улыбнулась своему отражению в зеркале, и оно ответило ей тем же. Иногда она ловила себя на том, что видит в нем не себя, а кого-то другого, знакомого, но все же чужого человека с печальным, усталым лицом, жестким ртом, грустными, неулыбчивыми глазами и давно утратившими блеск волосами, перехваченными сзади зеленой ленточкой. Женщина, смотревшая на нее из Зазеркалья, жила в мире без радостей и надежд, в мире, где день начинался и заканчивался работой, где даже выходные и праздники ничем не отличались от однообразно серых будней.
Она жила в этом мире уже четвертый месяц.
Может быть, уже хватит ныть?
Голос, принадлежащий прежней Грейс-Маршалл, еще звучал в ней, доносясь то ли из какого-то уголка памяти, еще хранящего образы минувшего, то ли из параллельного мира, где, возможно, жила и была счастлива настоящая Грейс Маршалл.
Где и когда все переменилось? В какой день и час она вдруг потеряла уверенность в себе, утратила интерес к людям и к миру и превратилась в жалкого клона, бледную и чахлую копию себя самой?
Нет, это произошло не вдруг, не в одночасье.
Устало, как будто позади осталась целая рабочая неделя, проведенная у конвейера какого-нибудь цеха готовых завтраков, Грейс прошла из крошечной ванной в кухню, включила электрический чайник и стала готовить бутерброды.
Утро только наступило, а солнце уже припекало вовсю, обещая еще один жаркий день.
А в Нью-Йорке… Октябрь в Нью-Йорке — прекрасная пора, пора неярких, но таких экспрессивных красок, пора выставок, политических бурь, кинопремьер. Грейс всегда любила осень. Это время года как нельзя лучше подходило для творчества, для размышлений, для новых начинаний. Весна ведь слишком взбалмошна и кипуча, весной человек живет не разумом, а чувствами, действует под напором гормонов. Поэтому-то именно весной люди чаще всего и совершают глупости, о которых потом сожалеют, и ошибки, которые приходится потом долго исправлять.
